Японцы обрадованно засуетились, но адъютант крикнул:
– Даврон, зайди к Сангаку.
Японцы обиженно загалдели. Ещё сильнее, думаю, они оскорбились, когда после Даврона вновь позвали меня. Я спросил Сангака:
– Человек, который к вам заходил, кто он? – имея в виду: «Что он натворил?»
Сангак ответил недовольно:
– Дела. Мы теперь власть. Приходится решать много вопросов.
Понимать следовало: «Впустили тебя с парадного входа? Знай место и на кухню не лезь». Без перехода он продолжил:
– Во всем, что случилось с нами, я обвиняю Горбачева и всех этих прогнивших карьеристов, генералов-адмиралов. Это они довели нас до нынешнего состояния. Из России зараза потихоньку проникла и в Среднюю Азию…
Трибун и оратор, говорил он долго, и его, видимо, мало волновало, что в приёмной томятся японцы. Важнее было через московскую газету высказаться перед российской аудиторией. И хотя он перемежал свою версию событий гражданской войны политическими лозунгами и призывами, филиппиками против врагов, вряд ли это была расчётливая демагогия. У меня создалось впечатление, что он говорит то, что думает и как думает.
Позднее, прослушивая диктофонные записи, я пришёл к заключению, что Сангак ни в коем разе не приукрашивал свою родословную. Доводов несколько. В его родных местах народ знает как свои пять пальцев все линии родства со столь прославленной личностью, как эшон Султон, а потому хвалиться ложной генеалогией попросту глупо – сразу же уличат и позора не оберёшься. (По этой же, думаю, причине глава Таджикистана Эмомали Рахмонов ни разу самолично не упоминал о своей принадлежности к «белой кости». Иное дело – смутные слухи, которые распространяют сторонники.) Однако история его возвышения оставалась загадкой.
Вечером я взял бутылку водки, припасённую для такого случая, и пошёл к телевизионщикам. Ребята установили тумбочку меж двух кроватей, выложили полбуханки хлеба, пучок редиски и зелень. С провизией в Курган-Тюбе не густо… Долговязый телеоператор Би-би-си, сразу же взялся опекать меня.
– Олег, садитесь, пожалуйста… Нет-нет, не на койку! В кресло садитесь. Вы гость.
Разлили.
– Не чокаясь, – скомандовал Джахонгир. – За Мирзо.
– Да, за покойного Мирзо, – откликнулся Би-би-си, а мне пояснил: – Тоже с нашей студии… Два дня назад на съёмках погиб.
– За всех. Двадцать наших ребят погибли.
– Э, ничего, – сказал Би-би-си, ставя стакан. – Война кончилась. Мы в каких местах побывали – не убили. Теперь, наверное, уже не убьют…
– Меня, кстати, однажды Даврон от смерти спас, – сказал Джахонгир. – Тот парень, с которым я тебя днём знакомил. Ты бы его в Афгане видел, о нем легенды ходили.
– Да, – повторил Би-би-си значительно. – Видели бы вы его в Афгане!
– Вы тоже там побывали?
– Нет, – смутился Би-би-си. – Я нигде не был.
Надеюсь, я скрыл своё собственное смущение. Да что смущение – комплекс неполноценности. Эти трое парней прошли через всю страшную гражданскую войну. А я? В наше время любой, полагаю, мужчина, не участвовавший в какой-нибудь из войн, чувствует свою несостоятельность в присутствии тех, кто прошёл испытание близкой смертью.
– А как он с Файзали лихо управился, – сказал я.
– С Файзали надо, как с ядовитой змеёй, обращаться, – откликнулся Би-би-си.
– Правда ли, что его Палачом прозвали?
– Разное говорят, – сказал Джахонгир. – Многое верно, многое вымысел, слухи… А может, и не слухи. Неоднозначный персонаж.
– Он не таджик, – вмешался водитель. – Он локай.
О локайцах я успел кое-что узнать в свою востоковедческую бытность, когда два года назад сидел в архивах и ездил по горным кишлакам, записывая рассказы стариков о борьбе с басмачеством в двадцатые-тридцатые годы. Надо сказать, что в Южном Таджикистане самое долгое и упорное сопротивление Красной армии оказали именно локайцы, одна из узбекских народностей, под предводительством знаменитого курбаши Ибрагим-бека. До революции локайцы, по сути, владели всей Вахшской долиной. После поражения Ибрагим-бека их здорово потеснили, а вскоре в долину начали насильно переселять людей из разных горных районов, но это совсем другая история…
– Национальность ни при чем, – сказал Джахонгир. – Среди таджикских командиров тоже немало злодеев. А психопаты есть в каждом народе.
– Думаешь, Файзали… того? – спросил я.
– Спроси у психиатров, сумасшедший он или нет. Но с катушек слетел, как пить дать.
– Любой бы слетел, если бы с отца кожу содрали ленточками…
– Отца Файзали просто убили, – поправил Джахонгир. – Ты его с другим командиром путаешь, с Файзали Файзалиевым. Это с его отцом такое проделали. Он не настолько знаменит, как тёзка, но жесток, пожалуй, не меньше…
Он обернулся к водителю:
– Между прочим, этот второй Файзали – таджик.
– Те, кто над простым народом издеваются, не таджики, – ответил водитель. – Они вообще не люди.
Я спросил:
– Ну, а этот, первый, он чем прославился? Кроме жестокости, конечно.
– У него как в армии, – сказал Джахонгир. – Свою банду называет бригадой, себя – полковником. Бронетехника: танки, несколько БТРов, кустарно бронированные МАЗы и КамАЗы – короче, рейдовый отряд «механизированной бригады» имени его самого. Представь, какая сила. Сходу сбивал боевое охранение, врывался в посёлок, где засели «вовчиками». Выбивал противника, ну, и начиналось – грабежи, мародёрство, насилие…
– Файзали сам не воюет, – вставил водитель. – Его ребята дерутся, он на базе остаётся. Кого ребята в плен захватят, к нему приводят. Он допрашивает…
– Да, так некоторые говорят, – сказал Джахонгир. – У меня точных сведений нет. Что знаю наверняка – после налёта ребят Файзулло от кишлака оставались лишь головешки. Сжигали все начисто. А ведь мирное население. Простые крестьяне. Вся вина лишь в том, что они – другие…
– Что с ними после происходило?
– Бежали в Афганистан.
– Тактика выжженной земли.
– Но одного не отнимешь, – сказал Джахонгир, – для победы Народного фронта он сделал немало. Он вообще никому не подчиняется, даже Сангаку. Что-то вроде мании величия.
– А Даврон? – спросил я. – Знаю, твой приятель, но… Он-то ни с кого кожу не сдирает?
Джахонгир засмеялся.
– Не беспокойся. Слуга царю, отец солдатам. Образцовый советский офицер. Даже слишком образцовый. Педант.
– С Афганистана знаком?
– С малолетства, с детского дома. Друзьями не были, он и в ту пору особняком держался. А в Афгане как-то сошлись.
Он на глаз прикинул мой возраст.
– Ты с какого года? На глаз, с шестьдесят пятого… Тогда, конечно, не мог слышать о Чорбогском землетрясении. В газетах не писали, мало кто о нем знает.
