Теша – тот уже с «калашом». Гордый, как пингвин с морковкой. Автоматишко старенький, ободранный, но Теша, гадёныш, нет-нет, да посматривает на меня свысока. Старослужащий, блин. Остановился, кричит:
– Эй, не отставай!
А я сошёл с тропы и поднялся по впадине, в которой лежал небольшой снежный язык. Ходить по нему – что по белому искрящемуся асфальту. Проломил каблуком спёкшуюся корку и зачерпнул из рыхлой глубины жменю крупнозернистого снега. Будто горсть холодного, мелко битого стекла. Приложил ко лбу. Не помогает. Дыру бы в черпушке проломить, чтоб перегретый пар вышел. Спустился на тропу и потащился дальше.
Шли мы типа с инспекцией. Кто-то из мужиков стукнул на соседа: у того, мол, где-то на той стороне реки – неучтённая земля, и он на ней что-то неположенное посеял. Басмачам влом переться в гору проверять, перекинули на «колхозников», а Фидель послал кого поплоше, Тешу. Ну, и мне: «С ним иди. Он за старшего». Ништяк себе! Хотя, если по-честному, без Теши я хрен бы разобрался, куда идти. Теша в горах реально ориентируется. Следопыт. Соколиный глаз.
Дошли до места. Гляжу, действительно, поле – вроде того, что мы с матушкой и Зариной расчищали, но побольше. На дальнем конце пожилой бородатый бабай ковыряется в земле кетменём. Остановились на краю, около низенькой ограды из камней. Говорю Тёше:
– Проверили, убедились? Пошли обратно.
Он кричит бабаю:
– Дядя! Кончайте работу. Все равно перекапывать придётся.
Бабай – ноль внимания. Машет кетменём, будто он один-одинёшенек на белом свете. Мне-то что? Я в жандармы не нанимался. Говорю Тёше:
– Бог с ним, оставь. Может, глухонемой.
А Теша вдруг как с цепи сорвался. Скакнул через оградку, бегом через поле, подскочил к бабаю:
– Хайвон, падарналат! Ты слышал, что я сказал?! Ты глухой, да? – схватил бабая за плечо, дёрнул, развернул.
Чувствую, готов вмазать мужику в пятак. Он-то кишкарь, а бабай кряжистый, жилистый. Огреет кетменём, а то просто кулаком… и пошла гулять деревня. Мне-то за которого из них заступаться? Теша, конечно, неправ. Но он, типа, свой. Вместе пришли. Я через заборчик и – к ним. А Тешу как заклинило:
– Ты глухой?! Почему не отвечаешь?
Бабай опустил кетмень, сложил руки на рукояти, стоит, смотрит как на пустое место. Теша наглухо озверел:
– Почему молчишь?!
Пихнул бабая в грудь, отскочил назад и потащил с плеча автомат. Честное слово, я ему чуть опять не врезал. Что-то удержало. Пацан хлипкий, жалкий. Оттащил в сторону:
– Оборзел? До власти, что ли, дорвался? А если б твоего отца так?
Его вдруг прорвало:
– Ты не знаешь… они злые… смеются… за человека не считают… Никогда больше не говори, что как мой отец…
Бормочет, губы трясутся… Хотел, наверное, что-то объяснить. Махнул рукой, пошёл к тропе. Я оглянулся – бабаю хоть бы хны. Трудится как ни в чем не бывало. Спускались в кишлак молча. Я сначала гадал, отчего Теша распсиховался, да плюнул – своих проблем хватает.
Вернулись в казарму, доложили Фиделю. Он: «Ладно, отдыхайте». Я в натуре умаяся. Взял полотенце, пошёл рожу сполоснуть. Позади казармы к двум столбам прибита длинная доска, на ней – с десяток алюминиевых бачков. Умывальники. По утрам-вечерам к ним не протолкнёшься, а сейчас безлюдье. Встал возле одного бачка, полощусь, как воробей в луже, а в голове крутится: время уходит, день напрасно прошёл, сколько ещё ждать, пока оружие дадут и все такое.
Кто-то стучит по плечу.
– Русский, отойди. Хорош зря воду тратить. Я умоюсь.
А это тот бес из охраны, что меня во двор к Зухуру не пропустил. Хучак. Шустрый как таракан, заразный как тифозная вошь.
– Умывайся, – киваю на соседние бачки. – Вон сколько свободных.
Он:
– Я сказал: вали на хер.
Отвечаю спокойно, вежливо:
– Что хочешь проси – все твоё. А этот бачок не могу. Семейная реликвия, дедушка завещал.
Он таких слов отродясь не слышал.
– Ты чё гонишь? Умный, да? – и руку в карман сунул.
«Ну, блин, – думаю, – опять махаловка…» Ситуация паскудная. Таких, как этот Хучак, я знаю. Без подлянки не обойдётся. Точняк, нож вынет… Хорошо, что я рубаху скинул. Намотаю на руку, может, и отобьюсь. Не поджимать же хвост…
Пока я прикидывал, из-за угла выгреб один из давронских, Комсомол с полотенцем на шее. Не знаю, почему его так прозвали. Может, комсомольским вожаком был. А может, из комсомола с позором выгнали.
Комсомол подошёл к соседнему умывальнику, тыркнул сосок, набрал воды в ладони и как бы между прочим, не глядя на Хучака:
– Отвали от пацана, – плеснул воду в лицо и тыркнул сосок по новой.
Хучак вынул руку из кармана:
– Э, разговариваем, да.
Комсомол плеснул воду в лицо, тыркнул сосок:
– Клюв укороти.
Давронские с блатными – как кошки с собаками. В открытую до столкновения не доходит. Рычат и зубы скалят. А хилому Хучаку переть на Комсомола даже с ножом – все равно, что пигмею выходить на мамонта с пиписькой. Он, понятно, припух:
– Комсомол, всё путём. С салагой устав обсуждаем…
Комсомол выпрямился, правой горстью аккуратно согнал воду с левой кисти, типа конец мокрого полотенца выжал. Не спеша за правую кисть принялся. Следит, чтоб капли с кончиков пальцев стекали опрятно, не брызгали, не разлетались. На Хучака по-прежнему не смотрит. Тот намёк понял:
– Хоп, как-нибудь в другой раз обсудим, – и похилял, небрежно, в развалочку.
Да, приобрёл я другана… Сначала не врубался, с чего он окрысился, а как-то ночью лежал без сна, прокручивал варианты, как до Зухурки добраться, – дошло. Вспомнил. Это было в первые дни. Как-то получилось, что сошлись в кружок давронские и блатные. Нас, пару колхозников, тоже допустили. Обсуждали, отчего умерла жена Зухура.
Один говорит:
«Зухур отлучился, змей к его жене подкатил. Приполз ночью, она не дала, он задушил».
Другие базарят:
«По-другому было. Зухур пришёл ночью, видит: жена со змеем в обнимку лежит. Змея пинками прогнал, бабу пристукнул. За блядство со змеёй».
«Ты что, брат! У змей кера нет».
«Посмотри на Рахмона – тоже подумаешь: ничего нет. Чумчук как у ребёнка. А встанет – как у осла. Не знаешь разве? Кер бывает внешний и внутренний. У змей – внутренний. Иначе откуда змеёныши берутся?»
«А-а-а, какая разница – есть или нет… Змеи с бабами не паруются».
А этот самый Хучак трёкает:
«Ты не знаешь, друг. У нас дома, в колхозе Жданова, одна девушка хлопок собирать пошла и пропала. Стали искать, нашли на краю поля. Огромный змей обвил её и держит. Целый месяц никого не подпускал, люди подойти боялись. Наконец приготовили шир-равган, подмешали яду, отнесли змею. Поел и издох».
