– Хорошо встретили. Плов сделали, женщинам тоже, наверное, достался…
– Я не о том. Зухуршо ей что сказал? Пропустили её к нему?
– Э, откуда я знаю. Уходила куда-то… Мне ничего не сказала…
Расспрашивать было делом бесполезным. Как сердце ни протестовало, приходилось всё-таки обратиться к Гороху.
Шокир сидел в совхозной конторе, в кабинете раиса. Против ожидания, принял меня с любезностью, которая, правда, подчёркивала его превосходство пуще любой надменности. Умён он, Горох.
– Джоруб, дорогой, говори, зачем пришёл. Все, что смогу, для тебя сделаю.
Я без предисловий задал волновавший меня вопрос.
– Разве она тебе не рассказала? – преувеличенно удивился Шокир.
– Хочу у тебя узнать.
– Раз не сказала… Джоруб, я теперь официальный человек. О делах Зухуршо информацию налево-направо разбалтывать права не имею.
Меня охватил гнев.
– Не делай из пустяка государственной тайны! Говорила она с ним? Может, просто не знаешь?
– Знаю, – гордо сказал Шокир. – Все знаю.
Я попробовал сыграть на его тщеславии:
– Э, друг, говорят: «Коли хвалится богатый – это достойно, коли нищий – позорно». Ты, наверное, хвалишься…
Не подействовало. Подлое желание оставить меня в неведении оказалось сильнее тщеславия. Горох довольно ухмыльнулся:
– Говорят ещё по-другому: «Кто много знает, мало говорит».
Расспрашивай его хоть сутки, ничего не расскажет, будет наслаждаться хождением вокруг да около. Я встал.
– Подожди, Джоруб, – встрепенулся Горох, – я тебе как другу хороший совет дам…
Трудно поверить, что в детстве он и вправду был мне другом, я им восхищался, старался подражать. На два года Шокир меня младше, а я слушался его, словно старшего. Но время то давно прошло. А он продолжал значительным тоном:
– Знаю, ты маленькое поле наверху расчистил. Не спеши, не засевай. Скоро объявят, что не только совхозные, но все личные участки под мак отобраны будут. Если кто что посеял, тому перепахивать посевы придётся. С той стороны реки специалист, агроном прибыл. Условия наши посмотрел, «Большой урожай можете не собрать», – сказал. Решили земли расширять. Ты никому не сообщай, я одному тебе…
Подействовала всё-таки насмешка. Видать, подмывало Гороха, не отвечая на вопрос, доказать свою осведомлённость – вот, дескать, какие важные секреты доверяет Зухуршо талхакскому старосте.
Если ждал благодарности, то напрасно. Сказал я:
– Эх, Шокир, наверное, если бы фашисты до Талхака дошли, ты бы им тоже служил, – но дверью не хлопнул, не стал доставлять Гороху ещё и этого удовольствия.
Как всё-таки замечательно подметил наш Хирс-зод, соловей Талхака:
Князь лют, как волк, но злобней всех волков —
Овца, пролезшая в князья из бедняков.
За один этот байт и убил его Саид-ревком, которого поэт высмеял, не назвав имени. Но все в округе знали, про кого написано, и, как рассказывают старики, весь Дарваз в те дни повторял насмешливый стишок. Жаль, что теперь он почти забыт, потому что к Гороху он относится в той же мере, что к его двоюродному деду.
19. Олег
По-моему, готовится какая-то заваруха. Подслушал разговор Зухуровой шантрапы. Трое блатных, убеждённые, что московский корреспондент языка не знает, трепались открыто. Речь шла о пустяках, и вдруг один безо всякой связи спросил:
«А если Даврон джанджол начнёт?»
Другой успокоил: «Не начнёт. Он сам на Зухура зуб точит».
Третий: «Э, Даврон, Даврон! Чего боитесь? Справимся. Даврон тоже не из камня вырублен».
И опять – о пустяках.
Поколебавшись, я отправился к Даврону. Отреагировал он примерно так, как я предполагал:
– Не играй в детектива. Думаешь, у меня нет среди них своего человека?
Ну, что ж, буду спать спокойно. Мы не друзья, но дружеский долг я исполнил. Чего не скажешь про Даврона – мог бы отпустить меня на волю. Просить, разумеется, не стану.
Я умудрился отыскать в положении дарвазского пленника светлую сторону – бездну времени, чтобы записывать предания недавней старины. Кроме моего знакомого старца, в кишлаке есть ещё пара очевидцев событий двадцатых годов. Знакомого, кстати, зовут Бачабек Шобеков.
Присоединился к нашим беседам ровесник Бачабека, геройский дед, ветеран Великой Отечественной, который неизменно являлся на встречи при регалиях – медалях на стареньком халате. В два голоса, вежливо умолкая, когда вступает другой, старики поведали историю партизана, в одиночку остановившего отряд красноармейцев в местных Фермопилах.
Подвиг он совершил не в Ворухе, а в Даштаке, небольшом кишлаке над Пянджем на границе с Афганистаном. В то время через него проходила тропа – единственный маршрут, которым можно было извне добраться до Калай-Хумба, столицы Дарваза. Впоследствии, в советское время, тропу сменила автомобильная дорога, в двадцатые же годы мимо Даштака приходилось пробираться по оврингу. А это особая песня… Овринги – длинные узкие мостки, прикреплённые к боку отвесной скалы. В щели в камне вбивался ряд крепких сучьев, и на них укладывали дорожки, плетёные из веток и присыпанные камнями. В непроходимых местах такие мостки тянулись порой сотни метров. Овринги считаются самыми опасными в мире тропами. Горцам они приносили немало мучений, партизану же дали огромное преимущество.
– Диловар был мужик здоровый, рыжий. Когда я впервые увидел его, он был перепоясан двумя патронташами крест-накрест… – начал дед Бачабек.
Героический дед подхватил:
– Диловар-шох в детстве был очень сильным, зорким и смелым, всех превосходил. Говорят, его братья имели чины и однажды отправились в Бухару приветствовать эмира. В это время проводили бузкаши, козлодрание. У одного вазира была необъезженная лошадь, с которой никто не мог справиться. Гайрат-шох, старший брат, сказал: «Если эту лошадь наш Дилак не объездит, то этого никто не сможет». Привели маленького Диловара, вывели лошадь. Диловар вскочил на неё и, нахлёстывая, помчался по улице. Увидел большую собаку. Диловар на скаку схватил её за хвост и, размахивая собакой, ворвался в круг соперничающих за козла. С этого времени лошадь стала покладистой. Когда вырос, завёл лошадь маленького роста по имени Монгол. На ней он выезжал на гору, откуда Диловара было всем видно, но никто не мог его на этой лошади застрелить…
Вступил дед Бачабек:
– Красная Армия пришла из Калай-Хумба, но дальше идти не смогла – Диловар не пускал. Как только на овринге появлялся солдат, Диловар стрелял. Он был очень метким стрелком. Армия остановилась. Два человека заряжали для Диловара ружья. Когда ружье от стрельбы накаляется, пули далеко не летят. Раскалялось одно ружье, Диловар брал другое, холодное. Целый месяц воевал он, засев в своём шинаке…
