Без разрешения Алёша провезти через Бадахшан продукцию не удастся. На днях Зухуршо едет к Алёшу на переговоры. Я, разумеется, загорелся. Взять интервью у столь яркой личности – ради этого стоило посидеть в горах месяц-другой.
Как мне ни претило обращаться к Зухуршо с просьбой – он по-прежнему делает вид, что я остаюсь в Ворухе добровольно, – все же переломил себя:
– Слышал, вы едете в Калай-Хумб, к Абдуламону Аёмбекову. Я хотел бы с ним встретиться. Найдётся место в машине?
Он важно надулся:
– Место в машине есть, но журналистам в Калай-Хумбе не место. Переговоры за закрытыми дверями вести буду. Коммерческую тайну соблюдать приходится…
20. Эшон Ваххоб
Утром того дня, стоя на пороге моей обители, я смотрел на высящийся напротив, за рекой, хребет Хазрати-Хасан, тёмный и холодный, как будущее. Восходящее солнце успело высветить лишь его вершины, и я мог бы счесть золотое сияние обещанием надежды, однако в поле моего зрения внезапно всплыла голова Зухуршо.
Причина сего оптического эффекта в том, что обитель располагается на уступе – плоской террасе с крутым откосом. Ведущая сюда тропа резко взлетает вверх и, выходя на плато, переламывается на краю почти под прямым углом, так что при наблюдении с моей позиции – то есть, с того места, где у подножия горного склона размещаются мавзолей моего великого предка и моё скромное жилище, – создаётся впечатление, что всякий пришелец появляется из ниоткуда.
Поднимаясь по тропе, Зухуршо как бы вырастал из пронизанного утренней дымкой пространства. Возникнув полностью, он направился к обители, а за его спиной – один за другим, – как из серого провала, поднимались его серые спутники. Вырос шайтан с большим свёртком в руках… Воздвигся могучий шайтан, несущий на плече бревно… Шайтан с двумя маленькими узелками в каждой руке… Шайтан с мешком на спине… Шайтан…
Впрочем, очередного шайтана я рассмотреть не успел, ибо Зухуршо подошёл к дверям обители. Парадной змеи при нём не было – тем самым он демонстрировал, полагаю, неофициальность визита. С подчёркнутой почтительностью он первым – как более младший и нижестоящий – протянул обе руки для приветствия. К сожалению, воспитание не позволило мне отказаться от рукопожатия.
Тем временем приблизились Зухуровы шайтаны, облачённые в камуфляж. Несущий бревно сбросил ношу на землю, и выяснилось, что это свёрнутый в рулон ковёр. Когда рулон был раскатан у входа в обитель, обнаружилось, что это не ковёр, а дешёвое изделие душанбинского коврового комбината, которое Зухуршо по своему провинциальному невежеству, думаю, почитает ковром. На изделие были торжественно выложены: золототканый халат, тюбетейка, шёлковый кушак. Подношения походили на стандартный обкомовский набор № 3 – «подарок для гостя средней значительности из Центра».
Пока я следил за выкладыванием перечисленных даров, мной владела снисходительная ирония, но затем очередной шайтан тяжело опустил на ковровое изделие большой мешок, слегка припудрив близлежащие предметы тонкой белой пылью. Зухуршо жаловал меня мукой!
Моя ирония сменилась гневом. После массовой раздачи провианта населению преподнесение мне мешка муки – пусть даже и в числе прочих даров – было оскорбительным, ибо приравнивало меня к простолюдинам, расположение которых нетрудно купить дармовой провизией. У этого человека нет ни малейшего представления о такте и почтительности. Этот новоявленный властелин окрестных мест и сам по образу мыслей ничем не отличается от мужиков, коими вознамерился владеть. Простолюдин обречён оставаться простолюдином, даже если соберёт дружину и провозгласит себя вождём.
Однако я скрыл возмущение и сказал сдержанно:
– Наш тарикат предписывает скромность и бедность. Шейхи не облачаются в парчу. Шерстяная накидка, власяница – одеяние мудрого. Прикажите убрать мешок.
Он сделал неопределённое движение рукой, скрывая недовольство. В этом незавершённом жесте я угадал машинальную попытку погладить змею, к чему он, полагаю, привык прибегать в моменты замешательства.
– Занбур, забери.
Могучий шайтан одной рукой ухватил мешок за угол и с лёгкостью откинул в сторону.
Зухуршо произнёс торжественно:
– Учитель, хочу поговорить с вами наедине.
Иными словами, он желал войти. Подобная нетерпеливость неприлична – посетителю следует ждать, пока его не пригласит шейх, а посему я дал понять, что вести беседу буду на пороге:
– Эти люди пришли с вами. Я над ними не властен.
Он кивнул шайтанам:
– Ждите внизу.
Шайтаны отступили к краю площадки и один за другим погрузились в серую бездну, из которой прибыли. Урок был дан, однако воспитанность, помимо моего желания, вынуждала пригласить посетителя в дом. Я кликнул Лутфулло, велел приготовить чай и повёл Зухуршо в келью, где мой великий отец эшон Каххор, да будет свята его могила, некогда предавался созерцанию и совершенствовал дух, а посему мистическая атмосфера сей каморы диктовала каждому из собеседников его статус в предстоящем разговоре – не хозяин и гость, а шейх и проситель.
Так и случилось. Разувшись, Зухуршо оставил за порогом кельи вместе с обувью и свою величавость.
– Простите меня, святой эшон, – проговорил он чуть ли не униженно, – я перед вами виноват. Сильно виноват. В Санговар давно приехал, а к вам на поклон только сегодня наконец собрался. В первый же день следовало явиться! Уважение выказать, подношение сделать…
– В этом не было нужды, – произнёс я холодно.
– Нет, нет, не говорите! Все знают, как я вас почитаю. Может, если узнаете, почему задержался, снисхождение сделаете… Вначале болезнь остановила – тутак, горная немочь. Давно в горах не был, вот и заболел. Я всё равно сказал: «Собирайтесь, подарки готовьте, к святому эшону едем…» Гадо виноват, он меня остановил: «Брат, – сказал, – нельзя вам ехать. Святой эшон ещё выше, чем мы, обитают, на высоте вам совсем плохо станет. Может, не знаете: до войны один альпинист приезжал, в горах умер. Высота его убила». И не отпустил к вам. Очень обо мне заботится… Когда я от болезни оправился, горе постигло: Аллах душу Зебо, моей жены, забрал…
Я воздержался от изъявлений сочувствия – среди жителей этих мест ходило немало толков о загадочной смерти бедной девушки; большинство убеждено, что её умертвил сам Зухуршо, каковая версия представлялась и мне вполне вероятной.
Зухуршо между тем продолжал:
– Ещё от горя не очнулся, ещё положенные дни траура не прошли… Святой эшон, сами знаете, как здешние люди живут! На краю жизни обретаются. Кто им, кроме меня, поможет? Кто о них, кроме меня, позаботится? Пропитание, что я в городе добыл, сюда привёз, стал раздавать. Их жизни устраивать пришлось. Я устраивать начал…
Он вздохнул, в горестном молчании уставился на циновку перед собой, затем воскликнул:
– Святой эшон, вы все знаете – скажите: почему?! Почему они злом на добро отвечают? Вчера кто-то за камнем спрятался, в меня выстрелил. Хвала Богу, несчастный Мор, змей, заслонил, на себя пулю принял. Что делать, святой эшон, скажите?! Один раз стреляли, в другой выстрелят. Рано или поздно убить могут… Не за себя боюсь! Дело, которое начал, завершить не успею – этого боюсь…
