Так он лицедействовал, а мной владело двойственное чувство: презрение ко лживому и опасному выскочке перемешивалось с той непреодолимой неловкостью, что невольно сковывает всякую личность в присутствии начальства. Как я ненавижу эту позорную привычку повиноваться, эти унизительные паттерны, взращённые властным отцом, университетскими профессорами, академическими старейшинами, секретарями парткомов, влиятельными родственниками! О, нет, я не страшился Зухуршо, хотя и ожидал, что он в любой момент отбросит обличье славного парня и превратится в свирепого, мстительного монстра, – я знал: ударить, оскорбить, бросить на растерзание своим шайтанам он не осмелится. По крайней мере, сейчас, открыто. Окружающий меня ореол, созданный многовековой традицией почитания суфийских шейхов, служил броней, которую укрепляла, как полагаю, боязнь Зухуршо, что в наказание за посягательство я могу обратить против него страшные магические силы. Будучи в глубине души плебеем, он бессознательно разделял со смердами их верования и убеждения. И все же постыдное смущение вынуждало меня скрывать неловкость под маской бесстрастия, благодаря которой скованность обретает видимость величественного спокойствия.
– Довелось слышать, – промолвил я, – что вы отнимаете и распахиваете под «новый сорт» все личные земли…
– Э-э, не тревожьтесь, святой эшон, ваша земля останется при вас.
– Но как крестьяне выживут?
– О них думать не стоит. Они как трава. И на камне проживут. Всегда откуда-то пищу достают.
– Предположим… Чего же вы хотите от меня?
– Защиты, уважаемый учитель. Запретите людям готовить на меня покушения. Скажите, что я нахожусь под вашим покровительством. Одно ваше слово… и мне больше не придётся каждую минуту опасаться выстрела или камня, упавшего со скалы.
Выслушав просьбу, я сказал:
– Салахаддин ал-Хисори в книге «Избранные цветы из букета наставлений в саду мудрости» рассказывает, что два путника – стражник и погонщик, отставшие от каравана, – брели по безводной пустыне, умирая от жажды. И случилось так, что погонщик споткнулся о некий предмет, полузасыпанный песком, раскопав который, к великому своему ликованию обнаружил, что это бурдюк с водой, и воскликнул: «Хвала Аллаху, пославшему нам воду! Хватит для обоих. Бережливо расходуя благословенную влагу, выберемся из этой пустыни». Однако стражник вырвал бурдюк из рук погонщика и ударил его по голове. Погонщик упал без чувств, а когда очнулся, коварного спутника рядом не было. Превозмогая слабость, погонщик пополз по следам стражника и через половину фарсанга нашёл несчастного, лежащего мёртвым с почерневшим лицом. Рядом валялся полупустой бурдюк. Погонщик, бывший человеком далеко не невежественным, догадался, что найденная им вода была отравленной. Собрав последние силы, он пополз дальше и, ещё не преодолев и половины фарсанга, нашёл колодец.
– Это все? – спросил Зухуршо с недоумением.
– Да, все.
В это время Лутфулло деликатно стукнул в дверь и, получив разрешение, внёс чай и скромное угощение. По одному моему взгляду он понял, что на сей раз должен не только расстелить скатерть, но и наполнить пиалы. Мне самому разливать и подносить чай было бы неуместно.
К моему удивлению, Зухуршо принял у Лутфулло пиалу столь неловко, что едва не уронил, – этим он выдал смущение, которое, как я с запозданием догадался, и он испытывал в моем присутствии. К сожалению, временное неспокойствие ума не позволило мне раньше осознать, что партийное прошлое приучило Зухуршо трепетать перед вышестоящими, а я в его табели о рангах занимаю место, соответствующее, вероятно, посту первого секретаря обкома или даже ЦК.
– Иди, – приказал я служителю, а когда тот удалился, разрешил себе покровительственно пошутить: – Пей без опаски. Мы не в пустыне…
Зухуршо поставил пиалу и, горделиво подбоченясь, подхватил шутку:
– Отравы я не боюсь. На меня яд не действует.
Тем не менее, он не притронулся к чаю, пока я первым не отхлебнул из чаши, принадлежащей некогда моему покойному отцу эшону Каххору, да святится его могила.
Зухуршо, отпив немного, принял глубокомысленный вид:
– Басня, которую вы рассказали… Я понял. Стражник был наказан за жадность. Но мне, извините, другое непонятно – каков ответ на мою просьбу?
Снисходительная улыбка просилась мне на уста, но я сдержался, памятуя об обидчивости собеседника.
– Наказан? Ты прав, можно понять и таким образом. Однако суть притчи не сводится к назиданию. Есть несколько уровней толкования…
– Я знаю, знаю! – вставил Зухуршо. – Конечно, несколько. Много. Я всего лишь один, первый, назвал.
– Тот, что лежит на поверхности. Верная трактовка более глубока. Стражник стремился выжить в одиночку и отнял у спутника воду, обрекая его на смерть, однако в действительности уберёг погонщика от гибели и погубил себя. Погонщик же намеревался поделиться водой с товарищем, желал сохранить тому жизнь, однако сумей он осуществить своё намерение, то невольно убил бы стражника и себя самого. Никто не в силах предугадать последствий своих поступков. Таков первый уровень толкования – непредсказуемость результата наших действий, каким бы ни было намерение.
– Да, да, вы правильно сказали, муаллим! Я вспомнил. Именно это и есть первый уровень! – воскликнул Зухуршо.
– Оба путника были убеждены, что в бурдюке чистая вода, – продолжил я. – Второй уровень – это ложное знание.
– Э, конечно, – согласился Зухуршо. – Второй.
– Они не знали, что вода отравлена. Более того, путники не догадывались, что в фарсанге от них находится колодец. Таким образом, третий уровень – это незнание.
– Незнание, – подтвердил Зухуршо.
– Четвёртый уровень – случай, прихотливая игра случайностей. Шанс набрести в огромной пустыне на бурдюк с водой настолько ничтожен, что если изобразить его на бумажной полоске в виде числа нулей, следующих за нулём с запятой, то этой лентой можно было бы обернуть экватор. Пройди путники в нескольких шагах от бурдюка, события развивались бы совсем по-иному. Точно так же, погонщик лишь случайно нашёл колодец, и любая мелочь могла увести его в сторону…
– По-моему, это, наверное, пятый уровень. Или даже седьмой, – поправил Зухуршо.
С ним ли мне спорить? И я завершил перечень:
– В притче не сказано, откуда в пустыне появился бурдюк. Кто оставил его и с какой целью? Был ли он потерян или подкинут намеренно? Кому предназначался яд? Мало того, рассказ обрывается на том, что погонщик нашёл колодец. Но не говорится, была ли в нем чистая вода. Возможно, колодец пересох или оказалася отравленным, и именно из этого источника некто неизвестный наполнил упомянутый бурдюк. И наконец, нет ни слова о том, удалось ли погонщику выбраться из пустыни или он погиб в песках. А следовательно, пятый уровень – это тайна.
– А шестой?!
– Шестой, самый глубокий, не нуждается в притчах или толкованиях. Он внятен всякому, кто верует в Единого Бога: «Жизнь моя и смерть – во власти Аллаха, Господа обитателей миров». Сего достаточно.
