Алёш кричит Зухуру:
– Ты, пузатый, прикажи ему!
Он, вроде, завёлся по-настоящему. Хотя черт его разберёт. При любом раскладе, ситуация патовая. Зухур молчит. Я откликаюсь:
– Алёш, говори со мной напрямую. Пузатый мне не приказывает.
Горбун подбегает, останавливается в трёх шагах от Хирурга и кричит:
– Эй, Сухроб! Этот человек сейчас ствол уберёт. Если свой достанешь, дело со мной будешь иметь.
Нормально. Правильное решение. Демонстративно поднимаю пэ-эм над головой. Медленно опускаю в кобуру. Если Хирург дёрнется, в любом случае достану скорее, чем он.
Хирург плюёт Зухуру под ноги:
– Встретимся.
Отталкивает меня, выскакивает из комнаты. Алёш атакует Зухура:
– Ну что, убедился? Ждали тебя? Быстрых денег захотел? Не забывай: быстрые деньги – быстрая смерть. Лёгких денег захотел? Легко с горы катиться. Катишься кувырком, в конце – о камень головой. Скажи спасибо – я тебя от Сухроба спас. Как расплатишься?
Опять завёл по новой. Задолбал! Пора кончать цирк. Зову:
– Алёш.
Дёргается ко мне. Угрожающе щерится. Говорю:
– Ты напугал Зухура до полной усрачки. Подготовил к серьёзному разговору. Чего тянуть? Переходи от торжественной части к концерту. По заявкам трудящихся.
Алёш визжит:
– А ты кто?..
Спокойно смотрю ему в глаза. Он замолкает и вдруг улыбается:
– Умный, да? – Бросает Зухуру: – Пойдём поговорим.
Выходят. Наконец-то. Мне тоже тут нечего ловить. Киваю на прощанье Ястребову и отваливаю.
Возвращаюсь к своей колымаге. Время: тринадцать семнадцать. Алик околачивается рядом. Смотрит вопросительно: «Едем?» – Даю отмашку: «Гуляй». – Сажусь. Надо подумать, привести мозги в порядок. Идиотство! Опять оберегал Зухура. Хотя фактически защищал себя – шлёпни его Хирург, не ушёл бы живым и я… Ладно, по барабану. Отношения с Зухуром абсолютно неважны. По сравнению со смертью Сангака все прочее несущественно. Масштаб несоизмерим. Типа – огонёк спички и атомный взрыв. Ударившая в Сангака пуля неизвестного калибра принесла разрушений поболее, чем ядерная бомба.
На нем замыкалось слишком многое. Крушение Союза, по факту, катаклизм. Словно треснула земная кора, и монолитный материк раскололся на части. Прежняя жизнь разлетелась вдребезги. Сангак начал разгребать развалины. Задумал построить… не социализм. Что-то иное. Я верил, что получится не хуже прежнего. Возможность погибла вместе с ним. Окончательно и навсегда.
Я опять остался среди руин. Эта, пятая по счету, катастрофа самая сокрушительная. Три из предшествующих – личные. Били в меня. Смерть Нади. Подлянка в Афгане. Подлянка в армии. Но крушение Союза и гибель Сангака – тотальная аннигиляция основ. Податься некуда. Главное – незачем. Исчез смысл. Винить некого. Сангака убила не пуля – короткое замыкание. Неизвестные, которые задумали ликвидировать Сангака, тот, кто стрелял, – всего лишь каналы, по которым прошёл разряд. При других условиях они были бы бессильны. Даже я – жертва, а не виновник. И всё-таки чувство вины постоянно сочится изнутри. Как радиация из трещин Чернобыльского саркофага. Доза отравляет, но не убивает. Вытерпеть можно. Я привык. Вытерплю…
Тринадцать двадцать пять. Появляется Ястребов. Распахивает дверь с водительской стороны и, не спрашивая, садится рядом.
– Сангак говорил, ты парень надёжный.
– Ему видней… – отвечаю. Поправляюсь: – Было видней.
Он усмехается.
– Вроде того. Ещё сказал, если понадобится, можно к тебе обратиться.
– Обращайся.
– Пока, вроде, проблем нет. Но буду иметь в виду.
Помолчав, спрашиваю:
– Знаешь, как он погиб?
– Никто не знает – свидетелей нет. В смысле, живых свидетелей. Обстановку мне описывали.
Подробно пересказывает. Завершает:
– Такие вот дела, чистый детектив. Так что думай, Ватсон. Увидимся.
Выходит из машины, отваливает.
В тринадцать тридцать девять возвращается Зухур. Мрачный. С ним – молодец в рушанской тюбетейке. Парень распахивает дверцу УАЗика:
– Ты Даврон? Идём, Алёш хочет тебе два-три слова сказать.
Зухур, брюзгливо:
– Зачем? Мы с ним обо всем договорились.
– Теперь к Даврону разговор есть.
Парень проводит меня насквозь через здание райисполкома во внутренний двор. Алёш дожидается, привалившись боком к здоровенному джипу. С ходу берет быка за рога:
– К Зухуршо какие претензии имеешь?
– Никаких. Все нормально.
– Зачем обманываешь? Я видел.
Приметливый черт!
– Пустяки, – говорю. – Гонора у него много. Я этого не люблю.
Алёш:
– Правильно. Гонора много, дела мало… У тебя какая доля?
– В смысле?
– Какой процент Зухур тебе даёт?
– Никакой. У меня с ним ноль расчётов. Сангак попросил немного покараулить. О доле речи не было. Сангак погиб, вернусь в Курган.
Смотрит испытующе:
– Правду скажи.
– Уже сказал.
Молчит, размышляет, затем спрашивает:
– Каюма знаешь?
– И ты о том же! Последние дни только и слышу: Каюм, Каюм… Ладно, кончай допрос. Дело имеешь – говори, а нет дела – ухожу.
– Подожди, Даврон, у меня хорошее предложение есть. Хочу тебя в долю взять. Этот новый сорт… Давай так: сорок – тебе, шестьдесят – мне. Ты выращиваешь, собираешь, все остальное я делаю. У тебя – никаких забот.
– А Зухура ты куда определил?
Он удивляется:
– Какой Зухур? Ты же его уберёшь.
Нормально! Сезон охоты на Зухура. Блатные, Алёш… Кто ещё? Говорю:
– Предположим. Но я-то тебе зачем? Поставь своего человека.
– Не моя территория. Слишком много сложностей. А ты – совсем другое дело: местные к тебе привыкли, бойцов имеешь…
– Спасибо за предложение, – говорю, – но у меня тоже пара проблем. Во-первых, я не завхоз…
– Ты командуй, а завхоза найдёшь.
– Погоди, – говорю, – главное в другом: я не киллер.
Алёш смеётся:
– Я в своей жизни ни одного человека не убил. Поручи кому-нибудь.
– Не по моей части. На войне сам убивал и другим приказывал. Но не из-за денег.
Алёш вдруг взрывается. В ярости отпрыгивает от меня, отбегает шагов на пять. Застывает, спиной ко мне. Горб вспучивается, плечи напряжённо подняты… Спокойно наблюдаю. Секунд через тридцать плечи опускаются. Порядок! Умеет брать себя в руки. Конечно, когда считает необходимым. Оборачивается, подходит. Бледен от злости, но говорит холодно:
