– Даврон, здравствуйте! Скажите, пожалуйста, как там Андрей?
– Нормально. Служит, – Даврон отвечает, пустую пиалу в руках крутит.
– Не обижают его?
Дед Мирбобо говорит:
– Иди, Зарина-джон, иди. Я спрошу. Нехорошо молодой девушке с гостями заговаривать…
Зарина взглядом деда ожигает, будто горсть раскалённых угольков бросает, убегает. Я вскакиваю, блюдо поднимаю, на середину дастархона ставлю.
– Не беспокойтесь, дедушка, – Даврон деду Мирбобо говорит. – Внук ваш за себя постоять умеет.
Правильно говорит. Андрей не испугался, сразу с троими дрался. Побили его, конечно, немного, но ничего – все кости целые остались.
– Хорошо, – дед Мирбобо кивает. – Молодым в армии служить обязательно надо.
Шакал Шокир тем временем по-хозяйски лепёшки ломает, вокруг блюда разбрасывает.
– Во имя Бога милостивого, милосердного. Берите, пожалуйста.
Сам первый кусок мяса хватает, в рот отправляет. Дед Мирбобо вздыхает:
– Сейчас-то мяса много – что снега зимой в горах. Как жить будем? Весь скот перерезали. Нельзя ружья у людей отнимать. Если отберёте, совсем мяса в доме не станет. С чем наши мужики на охоту пойдут? С луком да пращой – только воробьёв бить.
– Дедушка, – Даврон говорит, – вы на войне были, воевали, сами знаете. Стреляли в нас. Нельзя в таких условиях людям оружие оставлять.
А Шокир, дармовое мясо прожевав, за новым куском тянется.
– Без меня, – повторяет, – вы бы ни одного ствола не отыскали. Люди здесь хитрые. Прослышат, что отнимают, запрячут – не найдёшь.
Дед Мирбобо спрашивает:
– Что же, сейчас заберёте или как?
Даврон говорит:
– Как мы ваш арсенал потащим? Вечером сдадите, вместе со всеми. А вот мультук покажите.
Дед Мирбобо говорит:
– Карим, сынок, идём, принесёшь.
Встаёт. Мы все на ноги поднимаемся, я вслед за дедом Мирбобо иду. В чулане ружья на гвоздях висят. Одноствольное ружьё. Двуствольное ружьё. Один гвоздь пустой торчит. Я гляжу на гвоздь, на котором карабин должен висеть, молчу. Дед Мирбобо на меня смотрит и тоже молчит. Потом говорит:
– Бери мультук, сынок.
Мультук – длинный, старый, из чёрного железа – в углу стоит. Беру.
– И пояс возьми, – дед говорит, с гвоздя снимает.
Из старой кожи пояс, ветхий. К нему на ремешках старинные снасти привешены: короткий толстый рог – пороховница с затычкой, мешочек кожаный, кремень и кресало, фитиль скрученный.
Приносим. Даврон к плечу мультук то так, то сяк прилаживает.
– Тяжёлый, – говорит. – Неудобный. Приклад слишком короткий.
Дед Мирбобо растолковывает:
– Сошки подставлять надо. Без сошек не попадёшь. Сюда вот, на полку, порох подсыпать. Фитиль зажжённый держать наготове надо. Хороший мультук. Калашников, конечно, быстрее. Но этот очень точно бьёт.
Даврон усмехается.
– Снайперское, говорите, оружие?
Мультук кладёт, пояс берёт. Из пороховницы затычку вытаскивает, на ладонь порох высыпать пытается – узнать, какой он, старинный порох.
– Пусто, – говорит. – А мешочек для пуль, должно быть? Тоже пустой.
– Не нужны они, заряды, теперь, – дед Мирбобо объясняет. – Козлов Джоруб из карабина стреляет, куропаток – из ружья.
Шокир сам, будто куропатка, вспархивает:
– Где он сейчас, Джоруб? С нами почему не сидит?
– Делами Джоруб занят, – дед Мирбобо говорит. – С баранами, с коровами. Недосуг ему.
– А-а-а-а-а-а, – Шокир тянет. – С баранами, козами… Не за козлом ли в горы ушёл?
А сам за дедом Мирбобо наблюдает, будто гадает, нет ли под большой чашкой ещё и меньшей.
Дед Мирбобо отвечает спокойно:
– Зачем за козлом? Мяса пока много. Скот кормить нечем, режем… У меня, товарищ командир – извините, звания не знаю, – просьба есть. Старое ружьё не забирайте, пожалуйста. Дедовское оно.
Даврон:
– Ладно, – кивает. – К вам лично из уважения. Да и боеприпасов к нему не имеется.
– Тысяча раз спасибо, – дед Мирбобо руку к сердцу прижимает.
– И говорить не о чем, – Даврон отвечает, встаёт.
Шокир возится, на ноги вскочить пытается:
– Уходите?
Даврон ему грубо, без учтивости бросает:
– До ветра иду.
Зачем такое сказал? Мне очень стыдно становится. Шокир, шакал, суетится.
– Я провожу, товарищ командир. Я покажу…
– Ты ещё конец мне подержи, – Даврон говорит.
Э-э, как грубо сказал!
– Сиди, – говорит.
У двери обувается, уходит. А Шокир как сидел, так остаётся с двумя пальцами в носу. Я сижу, ни на кого не смотрю. Зачем Даврон так поступил? Не знаю, что думать. Нельзя так говорить, но он сказал. Наверное, сильным людям разрешено. Что для нас неправильно, для больших людей правильно. Говорится же, пока большая лепёшка испечётся, маленькая сгорит.
Дед Мирбобо говорит:
– Карим, сынок, возьми рукомойник, командиру руки вымыть.
Я полотенце, медный кувшин с длинным горлом беру, во двор выхожу. Даврона подождать хочу, но чувствую: рукомойник совсем лёгкий. Когда руки перед едой мыли, всю воду слили. Я на задний двор, в летнюю кухню иду. «Там, – думаю, – наберу». Через крытый коридор прохожу, вижу: на кухонной веранде у очага Даврон с Зариной стоят, тихо разговаривают.
«Почему он сюда пришёл? – думаю. – Отхожее место совсем в другом конце усадьбы. Наверное, Даврон заблудился. Не туда попал, подумал, надо из вежливости разговор завести. Наших обычаев не знает. Девушке – позор, если соседи увидят, что она с чужим мужчиной наедине остаётся. Нехорошо получается. Надо Зарину выручить».
А как Даврона окликнешь? Я нарочно рукомойник на землю роняю. Кувшин падает, звенит.
Даврон оглядывается.
– Вали-ка отсюда, – приказывает.
Я кувшин поднимаю, к мехмонхоне возвращаюсь, стою и думаю: «О чём он с ней говорит? Зачем?»
24. Зарина
Мы с мамой проговорили почти всю ночь. Вернее, я утешала её и пыталась убедить, что не случилось ничего ужасного.
– Мамочка, я просто выхожу замуж за нелюбимого человека. Ну и что? Многие так выходят. И ничего, живут… И я как-нибудь переживу. А после того, как он отпустит Андрея и все уладится, я с ним разведусь. Ты ведь сама знаешь, мусульманский закон позволяет… Скажу ему «се талок». И все! Прощай навеки.
– О чём ты говоришь?! Какой закон? Какой развод? Это не замужество. Это изнасилование!
