«Гафур, тебя совесть не мучает?»
«Почему?»
«Ты того человека повесил. Парторга».
«Зухуршо приказал».
«Но казнил-то ты, мусульманина жизни лишил. Разве Аллах не запретил убивать правоверных?»
«Э, сосед, разве коммунист может быть правоверным?»
«Зухуршо тоже был коммунистом».
«Э-э-э, Зухуршо… – приговорил Гафур и присел на корточки, то ли готовясь в долгому разговора, то ли располагаясь поближе к собеседнику. – Ты змея у него видел? Хороший змей, да? Сильный. Это мой змей был. Я когда один раз в Душанбе приехал, в зоопарк зашёл. Ты там бывал? Я тогда подумал: Аллах в своей милости ад для животных не создал. Только для людей. А люди для животных ад сделали – этот самый зоопарк. Я льва видел. Медведя видел. Тигра видел. Ходят кругами. Разве это не ад – всю жизнь бегать по клетке от стенки к стенке среди своего дерьма? Разве не ад, всю жизнь дышать вонючим воздухом? Потом в одно место зашёл и за большим стеклом Мора увидел. У него ещё имени не было – просто змей. Это я Мором назвал. Я когда его увидел, решил: себе заберу. До смерти захотелось. Очень сильный змей. Пошёл к директору, большие деньги предлагал, он не продал. Ту бабу, что за змеями ходит, уговаривал, она тоже не согласилась. Боялась, что узнают… Я всегда, когда в Душанбе приезжал, ходил на Мора смотреть. Во время войны, когда мы «юрчиков» из Душанбе выбили и в город зашли, я в зоопарк пошёл. Знаешь, стекло очень толстое оказалось. Наверное, какое-то специальное. Я автоматом несколько раз ударил – не разбивается…»
«Зашёл бы с задней стороны, через дверь для служителей».
Лица Гафура я снизу не видел, но в его голосе явно расслышал неодобрение:
«Слушай, ты не понимаешь. Я что, рабочий, который за животными убирает? Я что, ветеринар? Задняя дверь – для тех, кто навоз выносит».
«Как же ты змея-то извлёк?»
«Ты умный, сам догадайся… А Мор, он сразу меня почувствовал. Сразу понял, что…»
Гафур замолчал. Я понял, что он не может подобрать слов, и сказал:
«У змей нет чувств. У них кровь холодная».
«Нет, он знает, как я к нему отношусь».
«А тебе-то откуда известно? Они ведь и говорить не умеют».
«Главного во мне признавал».
«Хозяина?»
«Нет, что ты! У Мора не может быть хозяина. Главного признал».
«Откуда ты знаешь?»
«Он силу мою чувствовал. Уважал».
«Что-то не разберусь, – сказал я. – Ты, могучий парень, и беспрекословно, за здорово живёшь, отдал удава Зухуршо. Да к тому же, почему-то ходишь у него в палачах. Околдовал он тебя?»
«Нет, – сказал Гафур. – Просто уважаю. Я в райкоме на посту сидел, там познакомились. Неприятности были, помог. Позже уже в Курган-Тюбе встретились. Он позвал, я к нему пошёл…»
Я спросил:
«Что же, много денег платит?»
«Обещает».
Думаю, дело не в обещании больших денег и даже не в благодарности за помощь. Гафур следует за Зухуршо, как утята за Конрадом Лоренцом. Каким-то забавным образом у него произошёл импринтинг. Зухуршо запечатлелся в сознании Гафура в качестве начальственной особы, и теперь этот образ не могут разрушить никакие обстоятельства.
Не понятно почему, ко мне у него тоже образовалось что-то вроде личной симпатии, и иной раз он подходил к яме просто пообщаться. К сожалению, нынешняя беседа была недолгой. Звякнула дужка ведра – Гафур отвязал верёвку и сказал:
– Отдыхай, сосед, мешать не буду.
Я услышал над головой шаги. Он уходил. Дверь скрипнула, но не хлопнула, и свет в зиндоне не померк. Вероятно, сообщение о безглазых рыбах поразило воображение Гафура.
Обещание он сдержал. Через какое-то время наверху затопали, молодой голос крикнул:
– Эй, корреспондент! Гафур прислал, сказал: «То самое вытащи». Что тащить?
– Верёвку брось.
Посланец долго возился, и наконец в дыру полетел и шлёпнулся на землю спутанный верёвочный ком.
– Конец верёвки, кретин! – крикнул я со злобным раздражением. – Конец!
За дни подземного существования нервы истончились до предела, к тому же мне не терпелось избавиться от содержимого поганого сосуда. Правда, запах из него я почти перестал обонять, и это привыкание мучило меня посильнее того отвращения, что вначале вызывала вонь. Неужто я постепенно оскотиниваюсь? На воле о таких вещах не думаешь. Экскременты покидают тело под кустиком, за деревом или в кафельном санузле, и ты сразу же теряешь их из виду; в неволе они надолго застревают рядом, в тесной близости с тобой. В одном, так сказать, ограниченном пространстве. Смешно сказать, но для меня фекалии сделались даже предметом философствования. Сидение в яме заставило осознать, что испражнение и все, что с ним связано, занимает в жизни человека место, не менее значительное, чем антипод – приём пищи. Лишение человека возможности выделять – столь же мучительно и смертельно опасно, как отсутствие возможности поглощать…
Зухуршо знал, что делал, когда приказывал:
«Этого мужика напоите, чтоб вода из ушей лилась, и кер ему завяжите…»
Эту фразу он произнёс несколько дней назад во время показательной экзекуции, на которую он согнал все население Воруха, чтобы каждый наглядно представил, что ждёт тех, кто откажется запахать посевы на своих полях и готовить землю под высадку мака.
Удав на плечах Зухуршо подчёркивал торжественность мероприятия, а сам он распоряжался, стоя на высоком крыльце магазина – импровизированной трибуне. Другого возвышения на сельской площади не имелось, но, тем не менее, выбор места оказался непреднамеренно символичным: трибуну словно бы освящал дух торгашества, хотя Зухуршо, разумеется, этой символики не замечал и к ней не стремился. По обе стороны от крыльца выстроилась его уголовная дружина. Сбоку, чуть в стороне, понуро топталась небольшая кучка мужиков.
Прочие поселяне, мужчины и женщины, стояли напротив плотной толпой.
Два Зухуровых головореза потащили из кучки отказников того, кому была назначена пытка мочевым пузырём. Мужик упёрся. Подошёл третий боевик и коротко саданул его прикладом автомата по почкам. Отказника повели в помещение магазина. Я очень хорошо понимал, какие мучения ему предстоят, – читал у Светония об этой пытке. Зухуршо-то откуда о ней узнал? Вряд ли он изучает античных авторов.
Головорезы вывели следующего.
«Сколько земли?» – спросил Зухуршо.
Из-за его спины вынырнул Гадо с тетрадочкой в руках.
«Как фамилия?»
«Камолшоев», – хмуро ответил отказник.
Гадо перелистал страницы и сообщил:
«Три поля, общая площадь – половина гектара».
«Бочка», – повелел Зухуршо.
Мужика подвели к большой бочке, стоящей у стены:
