Помнил впившийся в щиколотку Баала темный жгут – его щит, накрывший двоих, моментально просел и ослаб – не справился с задачей, и жгут этот проник Регносциросу прямо в ногу – под кожу, в тело… А потом Аарон… весь покрытый такими же щупальцами, которые разрастались у него внутри, словно корни ядовитой колючки, высасывая жизнь. Моментально побледневшее лицо, возникшие под глазами черные провалы, бледные, почти белые губы.
Он кричал «Экакуи-и-и-ируйтесь!», хрипел, брызгал слюной и боялся, что, если войдет на поляну, то на ней же останутся все трое – уже навсегда, – и умирал от подкашивающего разум бессилия.
Тот долгий тяжелый и очень глубокий взгляд Баала, прежде чем тот кивнул, соглашаясь «Так надо, друг… я тебя услышал. И прости…», навалился на Канна и нажал красную кнопку на браслете, док не забудет уже никогда. Не сможет.
Не сможет. Не сможет. Если он вообще теперь что-то сможет.
Один.
В Коридоре.
А на часах всего лишь девять утра.
Стив никогда не мнил себя героем. Спокойный, уравновешенный, несколько дотошный – он никогда не лез в лидеры и не наблюдался в рядах отстающих. Просто доктор, отличный специалист, человек, любящий свою работу и лучше других знающий, как именно ее делать. Он оживал в присутствии Эльконто – шутил, веселился, – и затихал в одиночестве. Был робковат с дамами и поэтому, наверное, до сих пор оставался один. Не умел давить или настаивать – не чувствовал, что подобные черты характера являются составной частью его личности, да и просто, вероятно, ждал кого-то особенного. Он быстро привязался к Пирату, хоть никогда бы не признался другу, что благодарен за рыжего питомца, ценил тихие вечера в компании теплого кота и телевизора, часто мечтал устроить себе отпуск и где-нибудь порыбачить, но никогда не озвучивал идеи вслух. Коллеги имели другие предпочтения в отдыхе, а времени на отдых все равно не хватало – тогда зачем терзаться понапрасну?
Стив не боялся ни будущего, ни таящихся в нем перемен, ни грубых людей, ни собственного Начальника – умел маневрировать в событиях, приживаться, изменяться по мере надобности и подстраиваться, хоть и не прогибался. Всегда сохранял внутренний стержень – чистый, тонкий, стабильный. Одиночество его не страшило – привык, тяготили лишь моменты, когда он не успевал кому-то помочь – когда истекающий на операционном столе пациент медленно терял связующую с жизнью нить. Вот тогда док по-настоящему грустил – тяжело, глубоко, подолгу.
Но даже в такие моменты твердо ощущал под ногами почву – да, бывает всякое: люди приходят, люди уходят – он не Бог.
А теперь не ощущал.
Ни почвы, ни стабильности, ни былой уравновешенности. Будто все те качества, что годами напролет составляли эмоциональный костяк, вдруг переломились – раскрошились и превратились в груду несовместимых более элементов.
Сначала Дэйн. Затем Аарон и Баал…
Аарон был слишком бледен, почти на издохе, скорее всего, не выживет…
Выживет! – Бравурно поддержал бы себя кто-то другой и принялся упиваться утешающей силой мысли, но Лагерфельд себе не врал, не привык – видел слишком много смертей, хорошо чувствовал, когда та самая живительная нить – человеческая энергия – начинает истончаться и рваться под пальцами.
Он и сам не дойдет, скорее всего. И вообще навряд ли выйдет из этого Коридора. Страшная миссия, опустошающая, не по зубам. Сначала Криала избавилась от снайпера – надавила тому на больное место, затем подловила стратега. Баал ушел, чтобы спасти последнего. Чтобы попытаться его спасти.
Может, надо было прыгнуть туда же – в мираж? Схватиться с тенями, чтобы не выглядеть слабаком или трусом? Но как же быть с логикой? Та твердила, что, ступи он ногой на прозрачную траву, и наружу не выйдет уже никто.
Ошибался? Был прав?
Как теперь разобрать?
Девять ноль четыре. В Коридоре пусто. Щит заряжен на восемьдесят шесть процентов.
Стивен долго смотрел в одну точку, не мог заставить себя подняться с земли. Иллюзорный цветущий луг исчез: пропала трава, деревья, ручей – только сброшенная Аароном куртка, эвакуационный браслет и накренившийся набок рюкзак разнообразили силуэтами ровную муть тумана.
Он следующий? На чем поймается он сам, на какой душевной слабости? Что вытянет из его души Коридор, чтобы спятивший от увиденного мозг заставил разум возрадоваться, скинуть с руки браслет и радостно устремиться навстречу смерти? Сколько хитроумной Криале понадобится времени, чтобы вытолкнуть из недр собственного желудка очередную неперевариваемую кость? Час-два? Меньше?
Она найдет способ, док был уверен, найдет. А Дрейк о таком не предупреждал – не знал, наверное.
Уставший от превратившего желудок в камень волнения, Стив заставил себя подняться с земли. Двинулся в направлении оставшихся от Аарона вещей – поднял браслет, надел на руку рядом со своим, накинул на свободное плечо рюкзак, сгреб пятерней куртку.
Идти. Вникуда, как говорил Канн, – без цели и направления. Без рассказываемых Баалом историй и без ложных надежд на то, что куда-то вообще удастся дойти.
Последнее это путешествие или нет, но док должен его пройти. Вот только, вопреки тому, что казалось ранее, он не будет его вспоминать с усмешкой на губах, сентиментально причмокивать и качать головой – мол, плавали-знаем. Он вообще не будет его вспоминать. Сотрет из памяти целиком, если будет такая возможность, а если не будет, похоронит так глубоко и надолго, как только сможет.
* * *
Кислородные маски на лицах, залегшие под глазами тени – не синие, черные, – бледные полосы губ и серовато-бурые на щеках ветви вен. Такие же тянулись по шее, груди, плечам и ниже – покрывали тела бойцов уродливым тату.
С таким Дрейк еще не сталкивался. Кто-то пил их жизнь, высасывал ее, убивал прямо изнутри.
Но он успел. На поступивший с радара сигнал среагировал молниеносно – второй раз за утро метнулся на проклятое поле и унес с него еще двоих. Положил в лабораторный стационар, подключил к аппаратам искусственного дыхания, капельницам и Мелтару – прибору, вталкивающему в канальную систему человека энергию жизни. Успел ли?
Что-то чиркал, поглядывая то на экран, то на лист под пальцами, одетый в халат доктор – то ли любил человеческие штучки и писчие принадлежности, то ли просто ленился сразу вносить анализы в общую базу данных. Дрейк не роптал – не до того. Вместо этого смотрел на посеревшего обездвиженного Канна, веки которого изредка трепетали – пытались открыться, но все не делали этого, и на побелевшего, казавшегося постаревшим и выцветшим Баала. А ведь на него была большая надежда… Большая.
Тихо пикали, вторя ритму бьющихся сердец, считыватели пульса.
– Мы успели? – Спросил Дрейк доктора.
Тот с готовностью повернулся, поправил на носу круглые очки – точно, любил все человеческое. Простительно.
– Вероятно. Пока не могу дать точный ответ. Канн потерял почти восемьдесят пять процентов жизненной энергии и пересек предел, необходимый для нормального функционирования внутренних органов. Тонкие тела нестабильны, порваны, канальная система с трудом принимает в себя внешнюю Ли. Мы держим его тело на прямом вливании из энергетического источника – фильтруем входящий поток, поставили дополнительное тонкое тело для его удержания.
