«Всем нужно во что-то верить», – хотел вставить Джон, но промолчал. Слишком человеческий ответ – похож на сочувствие. А Дрейку не требуется сочувствие, никогда не требовалось.
– Если книга есть, то у Стива есть шанс ее отыскать.
– Большой шанс? Он – один из четверых, оставшийся в Коридоре. Его щит слабеет с каждой минутой, его шокеры, возможно, бесполезны против тех, кто там обитает…
– Но шанс есть. – Настойчиво перебил зам.
– Может, я должен был идти сам?
Этой фразы Джон услышать не ожидал. Это что – раскаяние? Чувство вины? Временная потеря эмоционального контроля?
– Если бы ты пошел сам, здесь уже умерли бы все. Включая нас.
Дрейк переступил с ноги на ногу, обвел тяжелым взглядом ячейки.
– Но он все еще там.
– И может вернуться в любую минуту…
– Полумертвым, как другие.
– Или живым. И с книгой.
«Со знаниями», – он хотел сказать, но Дрейк понял.
– Да, шанс есть. Тем и дышим.
* * *
Криала.
Если бы процесс непрерывного изрыгания проклятий помогал восстановить душевное равновесие, то Стивен, уподобившись Дэйну, ворчал бы, не переставая; а если бы злость придавала силы, то исходил бы волнами раздражения, как Канн. Но доку не помогало ни то, ни другое, и поэтому он шел вперед молча, быстро и постоянно зыркал по сторонам. Он почти привык – почти, если бы ни резь в глазах, которая от постоянного напряжения заставляла их слезиться, – высматривал, принюхивался, изредка шарахался в стороны, обходил темные сгустки и формирования, даже если те казались неплотными, зыбкими.
Хватит. За последние несколько часов он успел дважды попасть в ловушку, из которой выбирался только благодаря щиту и обретению (мать его, в такой-то дыре!) душевного баланса с помощью дыхательных практик, трижды видел нечто похожее на собственного отца (поразительно, но в Криале он вспомнил его лицо) и даже один раз успел использовать один световой шокер – безуспешно, впрочем. Вспышка света лишь на несколько секунд отогнала безглазую тварь, которая следовала за ним по пятам, кажется, целых пару часов. Потом (разбери ее логику?) все-таки отстала, но он все еще оборачивался и проверял, не ползет ли, пытаясь уцепиться за его следы на песке, уродливый монстр?
Несколько раз Коридор прямо перед его лицом создавал живописные картины: озерный берег, палатку у водопада, проселочную дорогу с растущими по краям колокольчиками и даже стены родного дома – выуженный из памяти насиженный диван, экран телевизора и трехногий столик, на который так удобно было водружать пивную кружку, – но Лагерфельд не поддавался. Едва завидев светящиеся манящие объекты, чем бы они ни были, тут же сворачивал в сторону и подолгу шел куда-то вбок. Терял направление, если оно вообще существовало, плутал, возможно, ходил по кругу.
Но, если Коридор выдвигает на пути препятствия, значит, иду правильно, – так он полагал. Полагать иначе было губительно для психики; вокруг за долгие часы пребывания не появилось ничего мало-мальски напоминающего настоящий – одушевленный или нет – предмет.
– Срань Господня. – Несколько раз повторял он в моменты отчаяния, а между ними все пытался вспомнить, откуда выудил эту фразу? Вроде бы не от Бернарды – та ругалась редко и не так воодушевленно – значит, снова из недр дремавших слоев сознания, возможно, из собственного прошлого.
Так говорил отец, в какой-то момент сообразил Стив. Отец. Он ругался этим словосочетанием на всех недостойных людей, коих в его жизни было предостаточно, но, помимо наличия странного словосочетания и отцовского лица, которое то проявлялось, словно помещенная в проявитель карточка, то вновь таяло, память связанных событий не выдавала. Ни где жил, ни кем был, ни как выглядел отчий дом – ничего. Наверное, это еще всплывет – много чего всплывет, еще не вечер…
Насколько сильно Коридор желал от него избавиться, настолько же сильно док желал обратного. Уйти всегда успеется, помереть тоже, а вот добиться хоть какого-то результата – это вам не пару кедровых шишек сощелкать! Это надо постараться, выложиться, устоять. И он пер вперед.
Окровавленный Дэйн показался впереди еще час спустя. Рваная одежда, сочащиеся порезы, страшные на вид раны и почерневшее от вен, как прежде у Баала и Канна, лицо.
– Друг, помоги…. Они меня почти доканали…
И голос совсем как у Эльконто.
Стив тут же проверил браслет – заряда осталось сорок восемь процентов.
– Дай мне браслет для эвакуации, мне нужно назад, я здесь не выживу…
Сука. У Криалы прекрасное чувство юмора и великолепные способности по вытягиванию из памяти путника нужных деталей. Про Дэйна знает, про браслет знает – все знает, погань мутная.
– Я умру здесь. Ты думаешь, я выбрался наружу вслед за Ани? Но я не выбрался. Они утащили меня под землю, высасывали что-то из тела… Помоги, ты же док! Дай браслет…
Лагерфельд сбросил с плеч оба рюкзака, опустился на землю, придвинул их ближе и уткнулся лицом в песок. Не смотреть, не видеть, не слышать. Не верить ни одному слову – настоящий Дэйн ушел из Коридора первым, у него все хорошо, он жив. А это… Это – не Дэйн. Это очередная, очень похожая на друга тварь – ловушка. И задышал равномерно и тихо.
Пульс сто сорок… Сто тридцать восемь… Сто тридцать четыре…
Еще три длинных вдоха.
– Ты решил бросить меня, да? Меня, Стиви?!
Нет. Не верить. Криала знает, что друг звал его «Стиви», потому что сам Стиви об этом знает, – все логично.
– Ты посмотри на меня, не прячься! Ты же видишь, я совсем плох. Ну, дай браслет, ведь все равно есть еще один. Тебе жалко? Жалко?! Я умру, и это будет на твоей совести…
Баритон звучал зычно, жалобно, знакомо – совсем как настоящий.
Доктор закрыл глаза, с силой зажмурился и принялся считать вдохи и выдохи с предельной концентрацией.
Он будет слушать и терпеть, терпеть и слушать, пока «псевдо-Эльконто» не сдастся. Или пока не иссякнет заряд щита. Или пока Криале не надоест его мучить…
В последнее Лагерфельд не верил, поэтому еще плотнее зажал кулаками уши, начал едва заметно раскачиваться из стороны в сторону и нудеть-напевать себе под нос незатейливую и однообразную, как в тюремном изоляторе, мелодию.
Тайра.
Она всерьез подумывала о том, чтобы вернуться.
В Рууре наверняка уже закат; за окном Кимова дома бредут с закрывающегося рынка прохожие – несут в корзинках яйца, хлеб, масло, крупы, – освещая сквозь пыльное окно дощетчатый пол, пробиваются косые лучи. Совсем скоро на двери торговца напротив звякнет навесной замок, и Линур, которого она никогда не видела – так и не удосужилась оторваться от чтения и выглянуть наружу, – пожелает Иссаку доброго вечера.
Привычка – великая вещь, и человеку даже при плохой жизни хочется оставить при себе хотя бы парочку – они дают иллюзию стабильности и размеренности. Ну и что, что город не настоящий, и она даже во сне спит не в доме Кима, а пребывает в Коридоре, зато присутствует ощущение течения времени. Низачем и вникуда. Но так сладко поет из камина зажженная трава, и так много интересного можно узнать из непрочитанных еще книг…
