– Ты уже зеваешь!
– Почему вы отдали меня на испанский?
– Издеваешься?
– Нет, серьезно. Ты продаешь одежду. Папа в службе такси. Почему вы отдали меня на этот факультатив?
– Потому что первое время можно было заниматься бесплатно, – улыбнулась мама. – А если серьезно, уговорила нас бабушка. Так и сказала: «Ты сама образование бросила, сестра твоя бросила, дайте хоть Машеньке билет на дорогу в жизнь». Ты ведь знаешь бабушку. Умеет убеждать. Хотя нам казалось – пустое.
Бабушка правда умеет уговаривать. У меня в детстве часто был насморк, и бабушка убеждала всех, что сопли – признак гениальности. И ей верили!
– Мам, а ты бросила институт из-за меня?
– Договаривались об одном вопросе! – возмутилась мама, бесцеремонно вытряхивая меня из костюма. – Зубы, пижама, кровать! Историю проспишь!
Глава 14
Пережить историю
Историю ненавижу. Мне неприятна даже пластиковая обложка от учебника, которую пришлось искать в столе за пять минут до выхода в школу.
Я перерывала тетради, поглядывала на часы и ругала историчку. Она проверяла обложки! У нас, десятиклассников. За учебник без обложки могла устроить пятиминутку позора. Сумасшедшая женщина. Как и ее предмет.
От недосыпа знобило, и костюм казался колючим, тесным и неудобным. Я решила не завтракать, чтобы не пролить какао на новые брюки. Да и времени не было. Историчка придиралась не только к обложкам, но и к минутному опозданию.
Больше всего меня раздражало в ней то, что она заставляла нас по очереди читать вслух параграф учебника.
По фразе! Как будто мы были второклашками.
Неужели учителя не понимают, что унижают нас таким обращением? Да и сама история как предмет казалась мне отвратительной. Изучать древний мир было еще интересно.
Греческие мифы, римские герои… К тому же требования носить учебник в обложке и читать вслух по фразе не раздражали в пятом классе так, как в десятом.
А сейчас мы проходили нечто ужасное под названием «Всеобщая история». Греков с римлянами на уроках затрагивали, но от нас требовали не только знания фактов или мифов. Нужно было анализировать, делать выводы, проводить параллели, отождествлять и еще что-то умное, о чем известно только историчке.
Французская революция мне вообще неинтересна. Все ее деятели были сумасшедшими, вот что я думаю. А кому охота учить, про что высказывались всякие неадекваты прежних лет?
Иногда мне не удается списать алгебру у Ромки, и мама начинает корить меня за двойку. Спорю с ней, выкрикиваю:
– Я гуманитарий!
– А история? – ехидно интересуется мама, и настроение у меня портится окончательно.
В общем, я вошла в класс, бормоча под нос мантру «пережитьисториюпережитьисторию» и без конца поправляя очки, от которых отвыкла. Вошла и поняла, что все на меня смотрят.
Я ведь всегда в джинсах и серой кофте, а тут в костюме, в очках.
Все таращились на меня, а я не знала, куда деваться от этих взглядов. Шагнула назад и уперлась спиной в доску.
Взгляды пригвоздили меня к ней. Над доской светила лампа, от нее шло тепло. Мне показалось, по спине бежит струйка пота, но это, скорее всего, была ниточка от рубашки, которая неприятно щекотала меня.
Стоя под лампой у доски, я осознала одну простую, но грустную вещь. У меня в классе нет ни одного друга.
Ни одной подружки, к которой можно было бы подойти и со смехом сказать: «Во я вырядилась!» или «Как тебе мой новый прикид?». Никто не махал мне: «Маш, иди сюда! Ты чего костюм напялила?», никто не улыбался. Все наблюдали за мной, как будто я была насекомым или птицей, влетевшей в класс.
– Да это Молочникова! – вдруг сказала Ленка Елфимова, которая сидит на парте прямо перед учительницей и отвечает на все вопросы, даже на те, что учитель не договорил до конца. Уля с ее музейной мамой, Ромка и Ленка Елфимова – троица, чьи имена известны историчке.
Остальных она называет по фамилии.
Я направилась к своей парте и только тут заметила, что Ромка все еще смотрит на меня, странно моргая.
– Здорóво, – раздраженно сказала я, бухнув рюкзак на стол, и он, кивнув, отвернулся.
Нет, Ромка не был мне другом и не мог бы им стать. В нашем классе девчонки дружат только с теми парнями, кого знают со времен детского сада, и кокетничают с теми, кто нравится. Ромка ни под одну из категорий не подходил.
Я выудила ненавистный учебник и тетрадку, всю изрисованную линиями и фигурками, и, ежась в костюме, который уже ненавидела, задумалась: «Почему у меня нет друзей?»
Может, потому, что меня отдали в школу в шесть лет?
Я всегда была самой мелкой. И дело не в росте, а в том, что я не понимала и половины двусмысленных шуток, которыми обменивались мои одноклассницы, как назло, все рослые семилетки. А может, потому, что мама, жалея меня, просила бабушку забирать меня из школы до начала продленки.
Бабушка уводила меня, а одноклассницы, полные различных замыслов, перешептывались, кивая то на одного мальчика, то на другого, и уходили по длинному коридору в столовку.
А может, потому, что я была единственным человеком в классе, кому англичанка ставила пятерки?
Или потому, что я жила в собственном мире? Рисовала зоомагазин в специальном альбоме (в младших классах я еще не рисковала украшать своими рисунками рабочие тетради). Зоомагазин был прямоугольным зданием с витринами и полочками, на которые я сажала собачек, кошек, черепах, подводила к ним всякие хитрые поильники, рисовала корм, каждому свой, всякие особенные поводки и попонки… Я грезила о журнале Petshop, но мама не покупала его, отказываясь переводить деньги на «всякую ерунду».
– Молочникова! – окликнула меня историчка.
Я очнулась и подняла голову, наткнулась на ее взгляд.
Неужели прозвенел звонок, а я и не слышала? Ох, мы, оказывается, уже читаем вслух очередной дурацкий параграф! Я раскрыла учебник и заметалась в поисках нужной фразы. Над изображением неизвестного французского революционера взметнулся Ромкин палец с обкусанным ногтем, под которым до самой костяшки тянулась огромная царапина.
Он ткнул мне в какую-то строчку, и я бодрым голосом затянула:
– «Начало войны Франции с иностранными государствами приходится на…»
– Спасибо, – прошептала я, как только пытка закончилась и очередь перешла к Уле, сидящей за нами. – А кто это тебя поцарапал? Кошка?
– Собака. Щенок. Оскар. Чау-чау. Мне на день рождения подарили. Я вчера воспитывал его, – прошептал Ромка. – Дал кость и попытался отнять. Чтобы он понял, кто в доме хозяин.
Меня это развеселило.
– И он понял?
– Угу.
