Я не буду просить Данку нарисовать семью. Для девочки, которая живет без папы, редко видит маму и проводит все время с няней, эта тема непростая. А с цветами все безопасно.
Дана сидела на полу, опершись спиной о ножку рябинового столика, и не сводила взгляда с кровати, словно на ней показывали их любимое с няней «Кольцо любви». Может, она испачкала покрывало шоколадом? Должны же быть где-то горы грязи, о которых толковала Роза Васильевна.
Но покрывало было чистым, а Дана – задумчивой.
– Знаешь, что такое траектория? – спросила она вместо приветствия.
– Buenos días, – произнесла я. – Знаю. Это движение от одной точки к другой. Так и называется: траектория движения.
– А если там едят?
– А… траттория? Итальянский ресторан?
Я скинула пиджак, сняла очки. Линзы я не захватила, но общий контур названий цветов мне было видно. За дверью загудел пылесос.
– Мама сказала, если у нас будет грязно, то она поведет гостей в тратторию, – поделилась Дана и снова посмотрела на кровать.
– Тебе нужны ее гости? – с сомнением спросила я.
– Мне нужна мама, – просто ответила Дана.
– Она вечером придет.
– Уже будет поздно. Роза меня уложит.
Я вздохнула. Достала из рюкзака листочек и пенал с восковыми мелками, которые купила в киоске «Союзпечати» у метро. Дана так и не отрывала глаз от кровати.
– Давай займемся испанским, – предложила я дружелюбно.
Даже постаралась улыбнуться, лишь бы отличаться от Елизаветы Ильиничны. Дана молчала.
– У вас чисто, – утешила ее я, – очень чисто. И Роза порядок наводит. Все будет хорошо.
– Есть одно место, где не чисто, – отрезала Дана.
Она быстро поднялась с пола и уселась за стол.
Я с готовностью сунула ей листок.
– Вот тут написано rojo.
Я вытащила красный мелок.
– Красный, – равнодушно прокомментировала Дана.
– Да. Rojo. Запомнишь?
– Нет.
– Но это же простое слово. Ты же умная де…
Я прикусила язык.
– В общем, рисуй. Что-то красное. Rojo.
– Не хочу.
– Почему?!
– Я не люблю рисовать.
– Да ладно, – фыркнула я, – не придумывай. Все дети любят.
– А я не люблю.
– Хорошо…
Я вздохнула. Трудно быть милой и доброжелательной.
– Тогда я сама нарисую кружок. А ты его раскрась.
Сможешь? Раскрашивай и повторяй. Rojo, rojo, rojo.
Дана принялась за дело, прикусив кончик языка.
– Красный, красный, красный.
– По-испански!
– Я не знаю как.
– Я тебе только что сказала! – воскликнула я. – Ты не могла забыть! У тебя прекрасная память! Дана!
– Я забыла, – упрямо повторила Дана, сдвинув листок и дотронувшись до рябиновой кисти.
– Ты врешь! Ты нагло мне врешь!
Я так разозлилась на Дану, что готова была выгрызть из стола эту несчастную рябину!
– Нет, я правда забыла, – тихо ответила она, не глядя на меня.
Она издевалась. Она по-настоящему издевалась надо мной.
– Да как ты, мелочь, смеешь так себя вести! – закричала я.
Дана вскинула на меня глаза. И улыбнулась.
Я вдруг перестала чувствовать себя собой. Будто кто-то другой попал внутрь меня и закричал:
– Ты пар-р-ршивая девчонка!
Дана поднялась с места.
– Сидеть! – гаркнула я, то есть не я, а тот, кто был вну три меня.
Она села. На пол. И поползла к кровати. Мне безумно захотелось схватить ее за ногу, а лучше дать подзатыльник, чтобы знала, что над взрослыми нельзя издеваться! Что она не смеет оскорблять меня!
Но Дана быстро уползла под кровать. Задернула покрывало – и затихла.
– С тобой хотели по-доброму, – шипела я ей вслед, – предложили порисовать. А ты – врать! А ты – измываться!
– Правда не помню, – отозвалась Дана из-под кровати.
Я сжала зубы и простонала. Потом прижала ноготь к нарисованной рябине и в ярости сколупнула с ягоды кусок краски. Из бледно-оранжевой ягода превратилась в деревянную, а осколок краски так глубоко вошел мне под ноготь, что от боли брызнули слезы.
Я перевела дыхание и к своему ужасу осознала: только что я наорала на человека, который меньше меня, младше почти в три раза! На ученицу, за обучение которой мне платят деньги.
Я была хуже Елизаветы Ильиничны. Внутри меня жило чудовище. Самое настоящее. Оно могло орать, обзываться.
Оно хотело, чтобы я ударила шестилетнюю девочку. Оно махало у меня перед глазами плащом тореадора, muleta – той самой красной тканью, которой поводят перед быком, прежде чем воткнуть ему в бок острую саблю с загнутым концом.
У меня и правда закололо в боку, будто я пробежала пятьдесят кругов на физре. Я прижала к боку ладонь, сползла со стула на пол.
Мерзкие якобинцы! Если бы не они, я бы дожимала сейчас последние минуты своего часа, предвкушая, как схвачу деньги со столика и сбегу из этого ужасного дома.
Пылесос смолк. Послышались шаги Розы Васильевны.
Они удалялись.
Я сидела на полу и слушала тишину. Она гудела, как батареи в октябре, в которых скоро зажурчит вода. Мама утверждала, что они не могут гудеть, но я всегда слышала этот журчащий звук.
Меня мутило так, будто в желудок закачали литр сгущенки. Жить со сгущенковым чудовищем в животе было невыносимо.
– Дана… Дан… Прости, что накричала.
Глава 19
Шпионские игры
Край покрывала приподнялся. Сначала я увидела колено – Дана сидела, подогнув ноги под себя, – и потом ее круглое личико, на котором отражалось изумление.
– Ты передо мной извиняешься? По-настоящему? По-взрослому?
– А как еще бывает? – горько хмыкнула я.
– Не знаю, – сказала Дана, – передо мной взрослые никогда не извинялись.
«Наверное, никто на нее никогда и не кричал», – подумала я и поежилась.
– Ты на меня кричала, – в такт моим мыслям напомнила Дана.
– Прости.
– Ладно, – она скорчила гримаску и царственно кивнула: – Так и быть.
Ее кивок меня снова разозлил.
– А ты правда не помнила слово «красный»? – не удержалась я.
Дана пожала плечами и опустила полог.
