У Ирэны свой бизнес в Москве, что-то со строительством связано, и она к ним редко, наездами… Но, говорит, хочу, чтобы Данка болтала по-испански в ресторанах и гостях.
– А дочка-то хочет? – фыркнула я, делая вид, что ковыряю кашу.
На самом деле я разволновалась. Почему мама сказала, что у нее есть предложение, связанное со мной?
– Не знаю! – отмахнулась мама, наконец раскрутив кофеварку и рассыпав кофе, который присох изнутри. – Я ей сказала: «Хотите, моя дочь попробует учить вашу?
Ей как раз работа нужна». Они еще и живут неподалеку, на Новослободской. Ты все равно туда в школу ездишь.
Могла бы к ним заходить после…
– Но ты у меня даже не спросила! – перебила я.
– Тебе разве не нужны деньги? – удивилась мама. – Может, и на Испанию насобираешь…
Она оторвала бумажное полотенце, намочила его и ловко собрала с пола просыпанный кофе.
– Я не знаю испанского!
– Да? А говорила, Беатрис считает, что у тебя талант.
– Я не имею права преподавать!
– Тебя не устраивают работать в школе. Это репетиторство.
– Мне пятнадцать!
– В Америке девочки с десяти нянями работают, – отрезала мама. – В общем, не хочешь работать – я тебя не уговариваю. Но имей в виду. Полететь в твою Испанию тебе мешает только одно – лень. Больше ныть и плакать я тебе не позволю.
– А я и не собиралась больше ныть! – гордо сказала я и, отодвинув от себя тарелку с застывшими островками недоеденной каши, поднялась и ушла.
Глава 4
Ромка
Я, конечно, понимаю, что с ботаниками нелегко, но чтобы настолько…
Как только Ильмира Александровна раздала подписанные ею же листочки (у математички мания все контролировать), Ромка, прищурившись, уставился на доску. Я сделала вид, что решаю уравнения. На самом деле я обводила свою фамилию и думала про то, что Ильмира Александровна перешла в нашу школу уже год назад, а мою фамилию до сих пор пишет с ошибкой.
Математичка меня раздражала. Не только попытками держать под контролем все, даже наши мысли. Мне не нравилось, как она преподает. Почему-то после каждой новой темы она обожала устраивать самостоятельные работы.
Меня это злило. Мы – старшеклассники, не надо проверять нас каждую неделю. Дайте нам информацию, и мы усвоим ее в темпе, который нам подходит. А вы проверяйте в конце года! Честное слово, всякий раз, когда на мою парту клали листочек с написанной фамилией, от него так и разило недоверием. Ильмира Александровна не доверяла даже буквам моей фамилии: каждый раз писала ее на свой лад.
Еще я думала про то, что мы с Ромкой оба плохо видим, но у меня линзы, а у него – ни линз, ни очков. Вот он и щурится, чтобы разглядеть уравнения на доске… Может, у его семьи денег нет? Неужели так бывает, чтобы не хватало денег на контактные линзы… А я еще своими родителями недовольна. Возмущаюсь, что они экономят на всем подряд.
Наконец я решила, что дала Ромке достаточно времени, и попробовала заглянуть к нему в листок. Как я удивилась, когда он закрыл листочек рукой! Я оглянулась: может, математичка рядом? Ничего подобного, она стояла у доски, шепотом пересчитывая присутствующих.
Я снова попыталась глянуть в Ромкин лист. И опять он прикрыл решение рукой, да еще и локоть выставил, отгораживаясь от меня.
– С ума сошел? – прошипела я.
– Не списывай у меня, – умоляющим шепотом произнес он, – я по-своему решаю, не как в учебнике! Это новое решение.
– И что? – не поняла я. – Разве я не могу додуматься до нового решения?
– Можешь – решай!
– Вот ты… – Я еле сдержалась. – А сам у меня тест по русскому скатал!
– Там были у всех одинаковые ответы, а тут…
Ромка не договорил. Над нами нависла грозовая туча в бордовой юбке.
– Молошникова! – она произносила «ч» как «ш», так же и писала на листочке. – Отсядь на первую парту!
– Почему, Ильмирсанна? – возмутилась я.
– Не почему, а за что, Молошникова. За болтовню на уроке и неуважение к учителю.
Вот так. Понятно, что самостоялку я запорола.
На химию решила и вовсе не ходить: проторчала целый урок в женском туалете. Там отвратительно пахло, на полу валялись бумажки, но туалет казался мне подходящим местом для такой неудачницы, как я.
«Я умная? – в десятый раз спрашивала я себя, откручивая и закручивая кран над раковиной. – Или глупая? Если я не могу решить самостоялку, значит, глупая. Но если бы я подготовилась, то решила бы… Значит, умная. Но я не подготовилась! Значит, все-таки глупая».
«И ленивая», – добавила я, вспомнив мамины слова.
Мне стало нехорошо. Даже замутило. Захотелось лечь прямо на пол, на скомканные салфетки. Ерунда, казалось бы: не написала самостоятельную работу. Но было такое чувство, будто меня, Маши Молочниковой, не существует.
Есть какая-то балда с темно-русыми волосами, собранными в хвост, в серой кофте, которую завуч старших классов называет «пижамой», и джинсах. Балда, не способная решить несчастное уравнение. Балда, которая прогуливает химию. У нее остается час, чтобы подготовиться к литературе и не чувствовать себя неудачницей, но она не может заставить себя достать из рюкзака томик Островского.
На литературу я все-таки пошла. Правда, с Ромкой садиться не стала. Плюхнулась на вечно пустующую первую парту, куда меня усадила математичка, открыла книгу.
– Крылов! – вызвала Наталья Евгеньевна.
У этой учительницы была самая богатая коллекция водолазок. Моя мама все время расспрашивает, какой свитерок надела сегодня наша литераторша. Ну, у мамы профессиональный интерес.
Ромка поднялся и потащился к доске. «Везет ему сегодня», – усмехнулась я про себя.
– Образ Катерины! – велела Наталья Евгеньевна и поправила колье из искусственного (по мнению моей мамы) жемчуга, которое очень шло к ее новой, темно-синей водолазке.
Ромка начал что-то мямлить. Вначале я не вслушивалась. Сердилась на то, что он бросил меня с математикой.
Но потом поняла: он не готов. Не знает, что говорить!
– Ну? – прищурилась Наталья Евгеньевна и стала похожа на актрису Еву Грин, с той разницей, что Ева предпочитает не водолазки, а глубокое, чуть ли не до пупка, декольте. – А как описывал характер Катерины Добролюбов?
Помнишь? «Нет ничего в нем внешнего…»
Она сделала паузу, чтобы Ромка закончил, но он только стоял с открытым ртом. Вдруг до меня кое-что дошло. Это было почти открытие. Не хуже, чем новый способ решения уравнения.
