– Пришил бы сам! – отозвалась мама.
– Я и пришил! Она отваливается! – закричал папа, и я, зажмурившись и закрыв руками уши, села в папино кресло.
По экрану бежала реклама, которой даже в беззвучном режиме удавалось издавать какие-то звуки. Молодая мать-красотка в роскошном платье взбивала майонез, а отец и дети сидели, обнявшись, за столом и пели что-то радостное, вроде «ням-ням-ням-нюм-нюм-чав-чав!».
У нас на кухне стоял такой же майонез, но семейному счастью он не способствовал. «Вот клоуны», – с неприязнью подумала я, глядя на «мать» с «отцом», слившихся в поцелуе, в то время как их дети, размахивая деревянными ложками, набросились на майонез. Я разжала уши.
– Сейчас все брошу и побегу пришивать тебе петельку! – гремела мама.
– Тебе некогда! – повторил папа. – Зато у тебя полно времени, чтобы злиться на меня из-за какой-то дурацкой годовщины!
– Что-о?
– Ой-ой, – прошептала я, снова зажимая уши. – Беда с этой мужской психологией…
Мама весь вечер ходила с поджатыми губами. Она у нас маленькая, а когда обижается, делается и вовсе похожей на грустную птичку. Нос горбиком, будто клюв, глаза большие, несчастные. Куранты уже вот-вот начнут бить, а она все сидит, возит по тарелке кусок кальмара, даже за бокал не берется.
– Думаешь, еще долго будет злиться? – прошептал папа.
– До следующего года – точно, – определила я.
Тогда папа придвинул маме тарелку с ананасами. Она вздохнула тяжело, взяла кусочек, надкусила да как вскрикнет:
– Он же тухлый!
– Правда? – опешил папа.
– Да! Ты этим ребенка кормил?!
– Да, – признался папа.
– Нет, – одновременно с ним сказала я. – Вот видишь, что бы папа без тебя делал. Даже ананас не может нормальный выбрать.
– Да, точно, – закивал с надеждой папа, и мама, усмехнувшись, сказала:
– Ладно… Не буду я в следующий год обиду тащить.
Тут часы забомкали двенадцать раз, мы подскочили и стали скорее чокаться. Я загадала желание: «Пусть получится поехать в Барселону!»
А потом мы с папой выбежали на улицу. Ромка с братом были уже во дворе.
– Отходи! – вопил Ромкин брат, а тот все стоял и оглядывался, как будто кого-то ждал.
А потом увидел меня и подбежал.
– С Новым годом! – крикнул ему папа.
– Да, точно, и вас! – сообразил Ромка, а потом приблизился ко мне и покраснел.
Я поняла: дело плохо. Ромка смотрел на меня такими глазами, что видно было – влюбился. А он мне даже как друг не нравится! Я развернулась к папе, чтобы напомнить ему взглядом, что кто-то обещал «взять парнишку на себя».
Но папы и след простыл! Он был уже в центре двора, о чем-то договаривался с Ромкиным братом. Я перевела взгляд на наше окно и увидела в нем маму. Понятно, почему папа рванул… Я вздохнула. Ради такого дела можно было и Ромку потерпеть. Но мне не хотелось давать ему ни малейшей надежды, поэтому я спросила грубовато:
– Ну что, желание загадал?
– А толку, – пожал плечами Ромка. – Моему желанию шампанское и куранты не помогут.
– Почему?
– Я мечтаю на юрфак поступить, – признался он. – В следующем году. А там историю сдавать. Я не смогу.
– Ты же отличник, – удивилась я.
– Для юрфака этого недостаточно…
В этот момент папа и Ромкин брат отбежали, зажав уши, от салюта в разные стороны. Сначала посыпались золотые искры. Потом раздался залп, один, другой, третий. А затем в небо выстрелила целая туча разноцветных звезд!
Они были красивые, как мечты. Вот говорят: надо стараться, верить в себя, не опускать руки, двигаться к цели – и все получится. Если падаешь, вставай и двигай дальше. Но выходило, что Ромка упал уже где-то на старте и подняться не мог. Вера в себя ему не помогла.
И что делать?
«Может, не всем достается все хорошее? – спросил меня внутри какой-то гаденький голосок. – Хорошего на всех и не хватит. А может, Ромка плохо старается… Сам виноват, чего уж там. Пусть сидит без своего юрфака. А ты поедешь в Барселону. Потому что стараешься».
В этот момент из салюта вылетел последний залп, огромный, сверкающий, переливающийся красным победным цветом. Он осветил весь двор, и я видела, как мама зааплодировала.
– Слушай, – неожиданно начала я, – а что, если… я тебе помогу подготовиться… По истории?
– Не хочу тебя обижать, но…
– Не важно, что у меня по истории тройки, – нетерпеливо сказала я. – Ты мне дашь книжки, и я тебя по ним буду проверять. Задавать тебе вопросы. Сверять их с ответами в текстах. Мне кажется, ты сможешь историю сдать.
Просто тебе нужен кто-то рядом…
Тут я сбилась и замолчала, вспомнив, как Ромка покраснел.
– Это бесплатно? – осторожно спросил Ромка.
– А ты хочешь, чтобы я со своими тройками еще и деньги с тебя брала? – развеселилась я, и Ромка облегченно выдохнул.
– Давай, – оживился он. – Попробуем. Хуже все равно не будет. Хуже некуда.
– Посмотрим, – добродушно ухмыльнулась я. – Я учитель со стажем. С системой. Будешь у меня песни петь.
«Марсельезу» там… Ну ладно, ладно, не пугайся ты! Обещал мне, кстати, салюты маленькие показать. Ну так вперед!
Тут уж Ромка по-настоящему обрадовался. Разъехался в улыбке, поправил шапку, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и, пробормотав: «Сейчас, сейчас», побежал к брату.
Честно говоря, Ромкин салют не дотягивал до папиного, но я не стала ему об этом говорить. Хлопала в ладоши и кричала вместе со всеми: «С Новым годом! С новым счастьем!» – а сама все думала о преподавании.
Когда учитель начинает работать с новым учеником, между ними возникает общее пространство. Что-то вроде комнаты. И учитель отвечает за то, как он все в этом пространстве организует.
Теперь я «в одной комнате» и с Даной, и с Ромой. От меня зависит то, как они будут двигаться вперед. И хотя я тепло оделась, чтобы смотреть салют, по спине от волнения побежал холодок.
Когда мы с папой, посмеиваясь, ввалились в дом, под елкой нас ждали подарки. Папе – веник и совок, на который было наклеено изображение ели в огоньках и фонариках и подпись: «Подмети мои иголки». А мне – книга «Педагогическая поэма» и знакомая разноцветная коробочка.
– Зачем ты забрала их у Кати? – потрясенно спросила я, сжав в руках флакон «Флёр».
– У Кати? – переспросила мама. – Я не забирала.
Вчера купила в магазине возле метро. Очередь выстояла трехкилометровую.
Я ахнула и осторожно открыла флакон. Прижала к носу, вдохнула запах. Теперь духи пахли не стеблем одуванчика, а новогодним снегом после салюта…
