Моджахеды в кузове грузовика махали руками и отчаянно голосили – похоже, призывали остановиться. Скорее всего, это часть банды Плешивого. Можно притормозить, конечно, и попытаться принудить атамана отослать своих орлов куда подальше. Но он в полубессознательном состоянии. Да и не факт, что нас отпустят. Так что пускай ищут дураков в другом ауле.
– Жми, Рад! – прикрикнул я.
– Дело нехитрое, – Рад вдавил педаль до отказа, и машина резко прибавила ходу.
Загрохотал пулемет с бандитского пикапа. Это был легкий «РПК», и его очередь ушла вправо. Правда, одна пуля все-таки расколотила наш задний поворотник, ну и ладно – дорожная полиция в этих краях давно вымерла естественным путем.
Басмачи в кузове грузовика начали задорно долбить в нас из автоматов и винтовок. Тоже пока, к счастью, безуспешно.
И тут заговорил наш крупнокалиберный аргумент. Утес выдал три короткие очереди, и грузовичок снесло с дороги, да так лихо, что он два раза перевернулся и встал на колеса. Даже не хочется думать, каково пришлось пассажирам.
Пикап начал резко отставать. Видимо, водитель решил не искушать судьбу.
Я перевел дыхание. Откинулся на спинке переднего сиденья. И почувствовал, что меня отпускает напряжение. Вот теперь мы точно ушли. Выжили. А Князь прав – дуракам везет.
Вот только Плешивый Ахмед все больше хрипит, кашляет кровью. Загибается, сволочь!
Если он сейчас откинет копыта, то наши великолепные гастроли были зря. И моя выездная труппа отработала впустую. Конечно, стоимость высокоточного оружия из зарплаты не вычтут – это мне лет сто надо пахать, не покладая рук. Но обидно…
– Тормози, – приказал я. – Пора заняться делом.
«Тойота» съехала с дороги, уткнувшись массивным бампером в заросли кустарника. Мотор Рад не глушил.
Плешивого мы аккуратно вытащили из кабины и почти нежно усадили на сухую землю.
Я нагнулся над ним:
– Поговорим, брат?
– Шайтан твой брат, – прохрипел Плешивый. – Позор твое имя!
Он понимал, что умирает, и теперь уже не хотел торговаться – у него возникла идиотская мысль умереть с честью и попасть в райские кущи. И мне предстояло его максимально быстро разубедить в этом пагубном намерении.
– Не надо поэзии, – улыбнулся я. – Ахмед, ты сдохнешь без всякой чести. Твои люди пытались тебя убить. Свой долг ты не выполнил.
– Я зарезал много неверных. Меня будут помнить.
– Твои люди пустят слух, что ты предатель, чтобы оправдаться перед собратьями.
– Возможно и так, – Плешивый скривился. Видимо, он и сам подумывал о таком подлом раскладе.
– На тебе много грехов, Ахмед, – сказал я. – И самый главный, ты связался с гяурами, чтобы убивать мусульман. Из лучших побуждений, но это ничего не меняет. Это большой грех.
Он не ответил. Только застонал и бросил на меня взор, в котором мелькнуло какое-то победное чувство.
Черт, а ведь он все бледнее и бледнее. Князь снова перевязал его и вколол в вену содержимое шприца из прихваченной нами аптечки, но надолго басмача не хватит. Был бы здоров, я бы без проблем выцедил из него всю информацию, до последней капли, как путник в пустыне воду из бурдюка. Есть для этого средства и методы. Но сейчас не поможет ни химия, ни боль. Он уже одной ногой в могиле…
Нужно его расколоть. Сразу.
И вдруг меня как озарило. Как говорят наши военные – у меня есть мысль и я буду ее думать. Так вот думать ее у меня времени не было. И я, присев на колено рядом с Плешивым, как в Ледовитый океан со скалы бросился:
– А ведь ты отказался от их предложения, Ахмед… Почему?
– Потому что ты прав, – неожиданно спокойно произнес Ахмед, выпрямляясь и смотря мне прямо в глаза. – То, что они сказали делать, – это большой грех. Аллах мне не простил бы.
– Разве Аллах не прощает то, что сделано во имя его? – с насмешкой спросил я, понимая, что иду по грани и хрупкая ваза его откровенности может разбиться под напором моих грубых слов, но меня какая-то интуитивная волна несла вперед. Бывает так, что я ловлю эту волну, и, как правило, она возносит меня к успеху.
– Но только не тогда, когда цена – тысячи правоверных, детей и женщин. Аллах не принимает человеческие жертвоприношения. Джихад – путь борьбы с неверными, а не с единоверцами…
– Что тебе предлагали?
– Не знаю точно… Я лишь понял, что цена будет очень, очень велика.
Басмач закашлялся. Что-то он недоговаривал. Знал многое, что не хотел говорить даже перед лицом смерти. Ладно, это лирика. А проза в том, что он должен еще кое-что успеть нам поведать.
– Эти неверные отказались от своих задумок? – спросил я.
– Нет. Они пошли к другим. Они нашли самое грязное животное на свете.
– Кого?
– Песчаного Льва.
– Гаданфар Шараф эль-Дин? – уточнил я. – Имя одного из самых отмороженных полевых командиров с готовностью всплыло в памяти.
– Да. Он согласился. Он давно принадлежит им.
– Англичанам?
– Да… Со всеми потрохами он их.
– А ты?
– А я… А я уже ничей…
Он снова закашлялся. И прикрыл глаза.
– Когда это будет?
– Осталось немного дней. Они давно готовились.
– Как это будет?
– Не знаю. Не знаю…
Он обмяк – я видел, что жизнь вытекает из него, как вода из треснувшего кувшина. Потом усилием воли он вернулся в подлунный мир. И прошипел:
– Я тебе все сказал. Пообещай мне одно, гяур.
– Что хочешь?
– Когда будешь убивать Песчаного Льва, скажи, что это я отдал вам его. Я хотел бы видеть его лицо при этом. Но не смогу.
– Хорошо.
– Убей его… Убей…
Кровь потоком хлынула изо рта полевого командира. Плешивый дернулся, по его телу прошла судорога. И он замер…
Я поднялся на ноги. Огляделся. И кивнул Раду:
– Готовь связь с Центром. Нам есть что сказать…
Глава 6
Сколько же лет прошло с того момента, как по дороге на Баграм лейтенанта Топилина взрывной волной смело с брони БТРа и кинуло на камни?
Уже много позже, в Москве, он услышал песню:
Нет, Афганистан не сон, не обман,
Я память друзей не предам.
Я вижу сквозь даль дорогу в Джабаль
И наш поворот на Баграм.
Ударил фугас, но Бог меня спас,
Не знаю, чужой или свой.
Над грудой брони смерть, повремени,
Я, кажется, снова живой.
И такая дрожь пробрала от этих слов. Будто про него спето. Именно в том месте все и произошло. Была и дорога в Джабаль. И груда брони. И странное ощущение, что должен был погибнуть, но получил еще один шанс, чтобы сделать в жизни что-то очень важное.
