Коко Шанель
Белизна снега, расстилающегося вдоль излучины реки, резала глаз. Снег под лыжами слегка хрустел на двенадцатиградусном морозе. Деревня, в которой стоял дом, была обжитой. Здесь обитали круглый год, летом естественно увеличивая население за счет дачников, но и зимой над трубами вился дым, по субботам вкусно пахло пирогами, чистилась дорога, по которой приезжала автолавка с нехитрой снедью, а главное — звучали детские голоса.
Потому и лыжня выглядела укатанной и крепкой. Детвора гоняла на лыжах не только в свободное от учебы время, но и в школу, расположенную в полутора километрах, за излучиной реки, предпочитала добираться таким образом.
Лелька остановилась, чтобы немного отдышаться, и воткнула палки в снег. Ах, как она любила кататься на лыжах! С детства, приезжая к бабушке на каникулы, она в любую удобную минутку хватала лыжи и неслась к реке, чтобы оттолкнуться палками и заскользить, чувствуя ветер в ушах и небывалую свободу внутри.
Лыжи у нее тогда были простенькие, деревянные, с резиновыми креплениями, натягивающимися на валенки. Сейчас она каталась на беговых лыжах немецкой марки «Фишер», стоивших неприлично дорого для непрофессионала, встающего на них не более десятка раз за сезон, но отказывать себе в разумных удовольствиях Лелька не привыкла, а лыжи в ее табели о рангах как раз проходили по графе «разумное удовольствие».
У Максима были лыжи попроще, тем более что ее неспортивный мальчик от катания на них всячески увиливал, предпочитая поваляться с книжкой на диване. Она и не настаивала. Скользить по лыжне вдоль берегов, заросших замерзшей ивой, навстречу солнцу и думать о чем-то своем было для нее психологической разгрузкой, предполагавшей обязательное уединение. Им было хорошо вдвоем — ей и лыжне, и никто другой для компании не требовался. Даже Максим.
Опираясь на палки, она прищурилась и посмотрела вдаль, где солнце огромной собакой разлеглось на линии горизонта и, высунув жаркий огненный язык, жадно ело снег, которым была покрыта река. Собаки Лельке теперь виделись везде. Вот и солнце было похоже на бело-рыжего лабрадора с длинной мордой и веселыми висячими ушами.
Радуясь своему причудливому воображению, Лелька рассмеялась и повернула назад, к дому. Каталась она уже два часа, время близилось к полудню, и можно было возвращаться, отряхиваясь от снега, снимать лыжную амуницию (к слову, тоже весьма недешевую), любовно ставить на место лыжи и пить горячий чай с медом, после чего завалиться на кровать с книжкой и обожаемыми с детства мочеными яблоками.
Яблоки она по осени мочила собственноручно, в деревянной кадушке, по бабушкиному рецепту. Всю зиму кадушка стояла в сенях, и яблоки, доставаемые из нее, были крепкими и холодными. Такими холодными, что зубы ломило.
В этом году в полку почитателей любимого лакомства прибыло. Неожиданно выяснилось, что за моченые яблоки Цезарь готов душу продать. Вымоленное яблоко (у заветной кадушки пес припадал на передние лапы и чуть ли не кланялся) он бережно брал зубами, уносил к себе на подстилку, сделанную из старой дубленки, и съедал вместе с семечками, не оставляя даже хвостика. Огрызки Лелькиных яблок тоже доставались ему. И этот ценный, добытый тяжким трудом трофей он тоже уносил в свое логово и долго облизывал перед тем, как съесть. Глядя на маму и собаку, Максим недоуменно морщил лоб. Он моченые яблоки терпеть не мог.
Подкатив к берегу аккурат напротив своего дома, стоящего на небольшом пригорке, Лелька сняла лыжи и не спеша начала подниматься к калитке. Летом здесь был удобный и чистый пляж, на котором она с удовольствием загорала, когда выдавалось свободное время. Сейчас вокруг была нетронутая белая целина, похожая на шлейф платья невесты. Откинув крючок на резной калитке, Лелька зашла на участок и, бросив взгляд на крыльцо, остановилась. На крыльце кто-то сидел.
Деревня была довольно богатая и вполне себе благополучная. Даже пьяные (а местные мужики временами напивались до положения риз) казались здесь какими-то тихими и благопристойными. Кроме того, сама Лелька была не робкого десятка, поэтому, перехватив лыжи поудобнее, решительно пошла к дому, за дверью которого лаял оставленный в одиночестве Цезарь.
— Вы уж меня лыжами, пожалуйста, не бейте. А то креплением по голове — это больно, — произнесла вставшая ей навстречу фигура, и Лелька облегченно и обрадованно рассмеялась.
— Дима, как вы нашли наш дом? — смеясь, спросила она.
— Проявил дедукцию. В конце концов, я хоть и бывший, но полицейский. — Он тоже улыбался. — У Бунина спросил, если честно.
— Да, как я сразу не сообразила, они же с Иришкой тут бывали, — согласилась Лелька. — Иринка тут летом даже жила два месяца. Ребеночку хорошо на свежем воздухе, а места всем хватает, тем более что мы редко приезжаем. Дима, вы ведь сказали, что только через пару дней сможете.
Это действительно было так. Когда перед Новым годом Лелька повторила свое приглашение приехать к ним на дачу и сообщила, что они с Максимом отправятся туда второго января и пробудут не меньше недели, кинолог ответил, что у него как раз рабочие дни и вырваться он сможет не раньше пятого. Лелька поначалу даже загрустила, а потом махнула рукой. Она никогда подолгу не расстраивалась о том, чего не могла изменить.
Сегодня было третье. Но Дмитрий Воронов собственной персоной стоял на крыльце ее дома, и было видно, что ему, как и ей, радостно от того, что он здесь.
— Я сменами поменялся с ребятами, — объяснил он. — Решил, что незачем бездарно терять два дня, если можно на свежем воздухе потренировать отличную собаку. Кстати, что это он там у вас так лает? — За запертой дверью по-прежнему басовито громыхал Цезарь, недоумевающий, почему его любимые и родные люди стоят на крыльце и не пускают его к себе.
— Он один дома, — объяснила Лелька и отперла дверь. Цезарь выскочил на крыльцо и, чуть не сшибая их с ног, радостно запрыгал, пытаясь лизнуть в лицо то одного, то другого. Он был непомерно, всеобъемлюще счастлив. — Максим в город уехал, на занятие. Часа в три вернется, я думаю. — Она задрала рукав лыжной куртки и посмотрела на часики, браслет которых нежно обвивал запястье, довольно тонкое для ее габаритов.
«У нее и лодыжки такие же тонкие», — немного не вовремя подумал Дмитрий, опуская глаза на ноги, наглухо закрытые от посторонних взглядов теплыми спортивными штанами и высокими лыжными ботинками. Он не обманывал себя, потому что привык никогда этого не делать. Даже в самое тяжелое для себя время он отдавал себе отчет, что опускается все ниже и ниже и вряд ли сможет вырваться из мерзкой трясины отчаяния, которая его засасывает. Вот и сейчас он не обманывал себя — ему очень нравилась стоящая перед ним женщина со светлыми волосами, которые сегодня вместо уже ставшего привычным для него тяжелого узла были просто заплетены в косу, спадающую на спину из-под вязаной шапочки.
— А какие у Максима занятия, каникулы ведь? — спросил он, поскольку надо было что-то спросить, чтобы отвлечься от своих мыслей про ее руки, ноги, косу, глаза и прочие составляющие, которые он тоже был бы не прочь изучить.
