Краем глаза он вдруг заметил какое-то шевеление слева от себя и, разворачиваясь всем корпусом навстречу опасности, услышал слабый вскрик.
— Отстань, помогите, да отойди ты! — неслось из глубокой канавы, скрытой за огромным сугробом. Мимо нее можно было пробежать несколько раз и не заметить. Голос был тонкий, ломкий, юношеский, и Дмитрий вдруг почувствовал прилив сил от того, что это наверняка кричал Максим! Гигантскими прыжками он преодолел расстояние, отделяющее его от канавы, и прыгнул вниз.
Внизу был Цезарь, сомкнувший зубы на шее какого-то субтильного, сучащего ногами субъекта. Лица его не было видно из-под лобастой головы лабрадора, который всей своей тридцатикилограммовой тушей растекался по своей жертве, не давая ей встать. Рядом, не шевелясь, лежал Максим. Расстегнутая курточка задралась вместе с толстовкой, обнажая живот. Шапка слетела. А на шее чернела удавка.
Вскрикнув, Дмитрий кинулся к мальчишке, упал на колени, приподнял его голову и зубами начал рвать с шеи удавку. Сложный узел неожиданно легко поддался, Максим судорожно вздохнул и зашелся в страшном приступе кашля.
— Жив! Господи, спасибо тебе! — Дмитрий задрал голову в небо, не замечая, что по его лицу ручьем текут слезы. — Господи, ты можешь забрать у меня все, что хочешь! Ты меня можешь убить. Спасибо тебе, Господи, — бормотал он, гладя по лицу Максима, который все еще не открывал глаза.
— Убери собаку! — завизжало существо, лежащее неподалеку. — Ах ты, падла, я тебя урою сейчас!
Обернувшись, Дмитрий, как в замедленной съемке, увидел руку, которая потихоньку выпросталась из-под Цезаря и подобрала с земли нож. Взмах, и этот нож нацелился в бок беззащитной собаке.
Одним движением Дмитрий бережно отпустил голову Максима обратно на землю, прыгнул к руке с ножом, отбросил в сторону Цезаря, в пасти которого остался довольно большой лоскут человеческой кожи, выбил нож и ударил, вложив в кулак всю ненависть, которая накопилась в нем за пять лет.
Он бил и бил, не видя ничего вокруг. Существо истошно орало, превращаясь в окровавленное месиво. Максим пришел в себя и с трудом сел, держась за горло. Цезарь радостно скакал рядом, облизывая ему лицо. А со стороны Осановского парка к ним бежали люди.
— Дим, ты его забьешь, — тихо сказал подоспевший первым Иван Бунин. — Дима-а-а! Все. Все закончилось. Отпусти ты его! — И жестко потянул Воронова за плечи.
Ничего не видя из-за кровавой пелены, стоящей перед глазами, Дмитрий позволил отвести себя в сторону. Его трясло, как при жестоком приступе малярии. Он пытался вглядеться в лицо, нет, не человека, а именно существа, пять лет назад разрушившего его жизнь и чуть не сделавшего это повторно, и не мог сфокусировать взгляд.
Как во сне, он видел, что существо поднимают с земли, защелкивают наручники и ведут в сторону полицейского «уазика». Что опергруппа начинает следственные действия в глубине оврага. Что медики, бережно обняв Максима за плечи, помогают ему выбраться из ямы и ведут к «Скорой». Что мелькает на белом снегу ярко-красное пятно пуховика бегущей к ним со всех ног Лельки.
— Сыночек! — Лелька подбежала к сыну и, плюхнувшись на колени, начала ощупывать его тревожными руками. — Сыночек, ты цел? — Заметив полосу на тонкой шее, она глухо вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Лель, все хорошо. — Подошедший Бунин обнял ее за плечи. — Вставай. Максиму больше ничего не угрожает. И вообще никому. Убийца взят с поличным. Димка его задержал.
— Это не я. Это Цезарь, — сказал Воронов, чувствуя, как рот наполняется слюной, кислой и горькой одновременно. Перед глазами у него промелькнул держащий преступника за горло пес и рука с ножом, чуть не лишившая его жизни. Согнувшись в три погибели в приступе рвоты, он чувствовал, как толчками вперемешку выходят из него боль последних лет и ужас последних минут. — Это Цезарь спас Максима, — повторил он, вытирая рот и поворачиваясь к ним. — Я спустил его с поводка, и он его нашел. И преступнику в горло вцепился. Если бы не он, я бы не успел. Я никогда не думал, что лабрадоры могут быть защитниками. А Цезарь смог.
Максим плакал, вцепившись в холку своей собаке и зарыв нос в его короткой шерсти. И Лелька плакала, обнимая обоих — пса и сына. И у Ивана Бунина как-то подозрительно блестели глаза. И сам Воронов вдруг почувствовал, что снова плачет.
— Ладно, поехали домой, — сказал Бунин. — Ребята тут все доделают. А показания я с Макса и дома возьму. — Он приобнял Максима за плечо. — Пережил ты, парень, немало. Но врачи сказали, что все с тобой хорошо. Ты уже мужик почти. Димка с Цезарем вовремя успели. Вон, тебе даже в больницу не надо. Дима, машина где, там? — Дмитрий кивнул. — Я за руль сяду. Все хорошо, слышите?
Путь к машине занял неожиданно много времени. Она так и стояла во дворе дома, где жил Гоголин, — с распахнутой дверцей и заведенным двигателем. Дмитрий посмотрел на часы. С того момента, как он бросил машину и помчался на пустырь, прошло всего двадцать минут, а ему казалось, что несколько часов.
— Залезайте. — Бунин аккуратно усадил на заднее сиденье Максима, вслед за которым тут же юркнул Цезарь. Перед тем как нырнуть в нутро машины вслед за сыном и псом, Лелька подняла голову и в упор посмотрела на Дмитрия.
— Я больше не хочу тебя видеть, — тихо, но отчетливо сказала она. — Ты, пожалуйста, больше не приходи. Никогда.
Хлопнула дверца, и Бунин обернулся с водительского сиденья, чтобы поймать ее взгляд. В Лелькиных глазах стояли слезы.
— Поехали, Ванечка, — попросила она.
— Ты уверена, что права? — спросил он.
— Уверена.
— Ты хочешь его наказать за то, что Максим чуть не погиб? Или ты поверила, что Максима спасла собака, а не Димка?
— А может, я себя хочу наказать? — горько возразила Лелька. — Ты не знаешь, Вань, но, когда Макс позвонил, — она вцепилась сыну в рукав, чтобы еще раз удостовериться, что он рядом, — мы в постели лежали. Ну, то есть из постели мы уже, конечно, вылезли, но сути это не меняет. Мне было хорошо, Вань. — Она горько заплакала, некрасиво всхлипывая и руками размазывая слезы по щекам. — Мне было хорошо, я себя чувствовала абсолютно счастливой, а в это время мой сын шел на встречу с убийцей, а я ничего не чувствовала! Вот что страшно.
— Я большей глупости в жизни не слышал, — сердито сказал Бунин и, отвернувшись, тронул машину с места. — Все, что могло случиться, случилось. Больше никому ничего не угрожает. Димка победил всех своих химер, и впереди у вас нет ничего, кроме счастья. Тем более что ты говоришь, — он покосился на нее в зеркале заднего вида, — что тебе было хорошо. Ну так жили бы и радовались!
— Не такой ценой, Вань, — устало возразила она. — Не такой ценой.
— Да разбирайтесь вы сами! — зло отрезал он и больше до самого Лелькиного дома не проронил ни слова.
Уже вечером полностью успокоившийся и даже немножко гордый своим приключением, Максим пришел на кухню, где сидела Лелька, совершенно бездумно глядя на ветки сирени.
