— Мам, — робко начал он.
— Что, сыночек?
— Мама, Митя хороший. Ты зря его прогнала.
— Макс, мы сами разберемся. Это совершенно не твое дело.
— Это мое дело. — В голосе сына вдруг послышалась мужская твердость. — Я к нему привык. И он тебя любит. И ты его любишь, я же вижу. И ты совершенно зря его сегодня обидела. То есть понятно, что у тебя стресс и все такое. Но завтра ты должна его найти и извиниться.
— За что мне извиняться?! — сорвалась на крик Лелька. — Ты понимаешь, что из-за его желания поймать убийцу он чуть было тебя не погубил?!
— Не погубил же. — Максим приобнял ее. — Мама, я сам виноват. Я должен был позвонить, что еду к Гоголю, а я вспомнил, когда уже из автобуса вышел. Пустырь этот проклятый увидел и вспомнил. Он еще быстро успел… Конечно, Цезарь первым этого козла схватил. — Максима вдруг затрясло от страшных воспоминаний. — Но и Митя быстро появился. И Цезаря спас. Тот хотел его ножом. Нашу собаку. — Он вдруг всхлипнул и теперь уже совсем по-детски заплакал. — Мама, ведь и Цезаря всему Митя научил. Так что ты не права.
— Как это было, сыночек? — спросила Лелька, пытаясь увести его от разговора о Воронове. Она и хотела услышать рассказ сына, и боялась, что не справится с эмоциями.
— Я не понял ничего, если честно, — ответил Максим. — Я тебе позвонил и пошел по тропинке. Идти было скользко, потому что тропинка узкая и обледенелая. Так что я медленно шел и даже раз упал. А потом увидел его, он шел мне навстречу. Я сначала даже внимания не обратил. Идет себе мужик и идет. А он поравнялся со мной, толкнул в эту канаву, прыгнул сверху и веревку на шею накинул. И стал душить. Я еще удивился, что он такой с виду худенький, а руки сильные, я пытался сопротивляться, но у меня не получалось, а потом я сознание потерял. Помню, что куда-то поплыл, как во сне, и в этом сне вдруг Цезаря увидел. Это я сейчас понимаю, что он нас нашел и в канаву прыгнул, а тогда думал, что он мне снится. А потом очнулся, меня Митя обнимает и плачет, а вдруг я руку с ножом увидел, и Митя тоже, потому что он меня на землю положил и как прыгнет. Это он Цезаря спасал, мам.
— Это был Федор? — спросила Лелька. Ответ она и так знала, спросила больше для проформы.
— Какой Федор? — не понял Максим. — Где был?
— Ну, этот… человек, который хотел тебя убить. Это же был Федор Широков? Помнишь, он со своим отцом приходил к Гоголину, когда ты на первом занятии был. Ты еще мне рассказывал.
— Ну что ты, мам, — удивился Максим. — Это был совсем другой человек. Я его раньше никогда не видел.
— Странно, — удивилась и немного встревожилась Лелька. — А ты точно ничего не путаешь?
— Да ничего я не путаю! — обиделся Максим. — Это совершенно незнакомый был парень.
— Ничего не понятно, но хорошо, — сказала Лелька. То, что убийца — не ее сводный брат, принесло мимолетное облегчение, тут же сменившееся глухой тоской.
Намаявшийся Цезарь спал на своей подстилке. Во сне он то и дело куда-то бежал, вздрагивая длинными лапами, шумно вздыхал, иногда поскуливал, иногда рычал.
— Как нам его бог послал? — полуутвердительно-полувопросительно проговорила Лелька. — А я, дура, его еще брать не хотела.
— Митю нам тоже бог послал, — упрямо сказал Максим. С перебинтованной шеей, в пижаме, он выглядел очень трогательно, но говорил по-прежнему как мужчина, серьезный мужчина. Решительно говорил.
— Сыночек, иди спать, пожалуйста, — попросила Лелька. — Ты еще успеешь меня повоспитывать, но сегодня у меня уже совсем ни на что сил нет.
— Тогда и ты иди спать, — рассудительно сказал Максим. — Так-то ты права, утро вечера мудренее.
— Сейчас сигаретку выкурю и пойду, — согласилась Лелька. — И ты ложись. Я зайду к тебе пожелать спокойной ночи. Как когда ты был маленький, помнишь?
— Конечно, помню, — улыбнулся сын. — Много не кури и приходи. Я не усну, буду тебя ждать.
Сигарета, нервно вздрагивающая в тонких, умелых Лелькиных пальцах, кончилась довольно быстро. Стоя у приоткрытого окна, она смотрела вниз на притихший, уснувший в февральской ночи город. С улицы чуть слышно пахло приближающейся весной. Или такое обманчивое ощущение дарила сирень?
Бросив окурок в окно, чего она не делала последние лет двадцать, Лелька захлопнула створку, решительно достала из вазы ветки сирени и запихала их в мусорное ведро, сердито стукнув дверцей шкафчика, за которой оно пряталось. Сирень не цветет в феврале. А значит, в ее жизни сегодня нет и не может быть места сирени.
Глава 22
Все точки над i
Собаки тоже смеются, только они смеются хвостом.
Макс Истман
На работу идти не хотелось. Последний раз такое приключилось с ней после известия, что ее несостоявшийся жених-олигарх — преступник. Тогда она, правда, оклемалась довольно быстро, дня за три. Сейчас с того страшного дня, когда чуть не погиб Максим и она велела Дмитрию Воронову больше никогда не приближаться к порогу ее дома, прошла уже неделя, но заставить себя одеться, собраться, завязать ненавистный узел на затылке, накрасить глаза, нацепить шпильки и дежурную улыбку и пойти на работу она так и не смогла.
Несколько дней, пока не зажила рана на шее, с ней дома провел Максим. Но сегодня он пошел на занятия, оставив Лельку одну. Маясь от безделья и даже не сняв пижамы, она слонялась по квартире, не зная, чем себя занять. Впрочем, именно так она ходила уже неделю, периодически натягивая махровый халат, если вдруг начинало знобить, и не выпуская из рук маминого клоуна, надежное средство утешения в трудные минуты.
Резкий звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Она никого не ждала, а громкие и неожиданные звуки сейчас не то чтобы пугали, но ударяли по встревоженным нервам, которые, как расстроенные гитарные струны, издавали противное скрежетание. Цезарь подбежал к двери и вопросительно повернул голову в ее сторону. Шаркая тапочками, как старушка, Лелька побрела следом и посмотрела в глазок.
На пороге стояли любимая подруженция Инна Полянская и майор Бунин собственной персоной. Лелька почувствовала внезапно накатившее разочарование и осознала, что секундой раньше в голове у нее мелькнула шальная мысль, что за дверью окажется Воронов.
Рассердившись на себя за эту глупую, непрошеную мысль, она рванула дверь, впуская гостей.
— Нормально. Мерихлюндию разводим. Упиваемся жалостью к себе, — констатировала Инна, окинув взором неприбранную Лельку.
— Имею право, большая уже девочка, — огрызнулась та. — Тебя не спросила.
— Женись, топись, море рядом. — Инна уже скинула свою щегольскую дубленку и деловито натягивала тапочки. — Это Сундуков говорил.
— Какой Сундуков? — Против желания Лелька улыбнулась, потому что при виде Инны улыбалась почти всегда. Такая у ее подруги была особенность.
