Играли во дворах дети, блестели под солнечными лучами их темноволосые непокрытые головы, радостно блестели черные озорные глаза. Когда ты ребенок, тебе везде хорошо. Весь мир – игра, большое приключение и радость. Мать всегда накормит и погладит по голове, игрушки преданно ждут, подушка подарит вкусные и интересные сны, а руки отца ласково потреплют и защитят. Детство – то время, когда можно смотреть вперед распахнутыми, полными надежд глазами и верить в чудеса, когда кажется, что завтра не существует, а есть лишь прекрасное, наполненное волнительными моментами сегодня, когда впереди ждет исполнение мечтаний, покорение вершин и одно другого слаще путешествия. Детство – это когда можно ни о чем не думать, а лишь заглатывать ложками кашу и пинать под столом ногу брата.
Детство – оно всегда детство. Даже на Архане. И даже если потом все будет не так.
Несмотря на то, что наша прогулка по Рууру длилась (с перерывами на сон) вторые сутки, я так и не смогла понять, насколько велик этот город. Как далеко простираются его края? Какое количество жителей имеет право гордо именоваться руурцами? Превосходит ли его площадь, скажем, тот же Ленинск, или же Руур – это всего лишь большая, выросшая на краю пустыни «деревня»? Ответ на этот вопрос не смогла дать даже Тайра – пояснила, что сведения об общем количестве жителей хранятся только у Старейшин.
Необходимую информацию к моему удивлению выдал смешарик, сообщив, что общая площадь Руура – тридцать шесть квадратных километров, а население исчисляется шестьюдесятью тремя с половиной тысячами человек.
– Ух ты! – подивилась я познаниями своего ободка-википедии. – Спасибо!
– Угу, – ответили мне сверху.
Значит Руур намного меньше Ленинска, теперь понятно.
Я хотела, было, рассказать о собственных умозаключениях Тайре, но когда обернулась и открыла рот, чтобы начать, то обнаружила, что подруги нет рядом. Оказалось, она остановилась в нескольких метрах позади меня на дороге и теперь, не отрываясь, смотрела на какой-то дом.
Пришлось вернуться.
– Эй, ты чего?
Моя «коллега» молчала. Мне показалось, что теперь ее поза выдавала еще большее напряжение, нежели тогда, когда она решила повести меня в «карьер».
– Все хорошо?
Тишина. Как странно.
Я перевела взгляд туда, куда она смотрела. Небольшой одноэтажный и обычный на первый взгляд дом. Синяя покосившаяся дверь, маленький двор, развешенное на веревках белье: простыни, полотенца, маленькие и большие рубашки, принадлежащие, очевидно, тому мальчику, что сидел на ступенях чисто выметенного крыльца, и его отцу, которого в этот момент не было видно. Одетая не в тулу, но в широкую блузу и длинную юбку женщина (Тайра говорила, что замужним женщинам дозволяется так ходить в пределах дома) мыла окна – то наклонялась к ведру и отжимала над ним тряпку, то распрямлялась и начинала тереть ей стекла. При каждом движении мотался из стороны в сторону кончик ее длинной и густой, повязанной лентой косы.
Обычная женщина, обычный дом. Мальчик, беднота, край города.
– Тайра? Почему ты тут стоишь?
На звуки моего голоса повернулась хозяйка – заметила двух торговок с корзинами, бросила тряпку в ведро и направилась к калитке, попутно вытирая руки о грязный уже подол.
– День добрый, почтенные, – поздоровалась она мягким, усталым голосом. – Чем торгуете?
Тайра отступила назад и едва не упала – я уловила ее неловкое движение краем глаза, но вместо того, чтобы задавать новые вопросы подруге, приветливо, дабы не вызывать подозрений, отозвалась.
– Шарфики красивые, браслеты звонкие, хозяюшка, не желаете?
Женщина улыбнулась, и в ее улыбке мне померещилось что-то отдаленно знакомое. Я попыталась зацепиться за это ощущение, но оно уже, словно хлипкое и непрочное дежа-вю, выскользнуло прочь из моего сознания.
– Сожалею. Нет у меня лишних денег на украшения.
– Тогда, может, пустынные орешки – вкусные и спелые, или же корни Оха мужу?
– Уже есть, спасибо. Сама с утра на рынок сходила.
– Ну, хорошо, хорошо… – я не нашлась, что еще добавить. И, чтобы не привлекать внимание к застывшей соляным столбом подруге, добавила: – Доброго вам дня, хозяюшка, пойдем мы.
И дернула Тайру за руку.
Та, словно опоенная наркотическим зельем, медленно двинулась следом за мной.
То, как она плакала, я видела впервые. Горько, безутешно, горячо. Сидела у стены дома за поворотом и глотала слезы. Терла щеки ладонью, будто ненавидела их за то, что они мокрые, будто ненавидела себя за то, что не могла сдержаться. Или за что-то еще.
– Тай, если это твоя мама, так пойдем назад!
– Нет!
– Ну, пойдем! Зайдем в гости, посидим, выпьем чаю. Вы хоть обниметесь…
– Ты не понимаешь. Если она узнает, что я жива, что я – вот она, она будет ждать меня снова. Ее мир изменится, перевернется, а ведь нам нельзя… Нельзя дочерям идти обратно к родителям, это запрещено.
– Но ведь никто не узнает. Мы – обычные на вид торговки…
– Увидят соседи, начнут расспрашивать.
– Но она же тебя не предаст?
– Она будет ждать снова. Твоя бы не ждала?
Да, моя бы тоже ждала.
– А так не будет, – промоченный насквозь край платка то и дело касался покрасневших и опухших век. – Нам нельзя ходить, нельзя. И я бы не пошла… Я даже не помнила, где находится мой дом, а теперь увидела…
– Так, может, и хорошо, что увидела? Теперь ты знаешь, что она жива, что с ней все в порядке. Разве это плохо?
Я молола почти ерунду. Нет, не совсем, но такие слова всегда кажутся ерундой, когда думаешь о том, что мог бы зайти, прикоснуться, обнять, прижать к себе мать, сказать: «Мам, это я. Я».
Мне тоже хотелось плакать.
Безвыходная ситуация. И в калитку не постучишься, и просто так не уйдешь. Не через все можно переступить и с легким сердцем зашагать дальше.
Тайра плакала долго. Сидела прямо на песке, слепо смотрела на ограду соседнего дома и терла тыльной стороной ладони уже и без того красные и растертые губы.
– А тебе точно-точно к ней нельзя? – спросила я потерянно.
Качнулась черноволосая голова, съехал на бок платок. По крашеной штукатурке стены тянулась длинная изогнутая, похожая на молнию трещина. Нет, для местных не похожая – здесь не знают про молнии.
– Может, дадим ей денег? Ты просто будешь знать, что у нее хватает на еду. Придумаем «как», найдем способ – все легче на сердце.
Вместо того чтобы загореться идеей, Тайра продолжала сидеть так, будто вовсе не услышала меня. А через секунду хрипло прошептала:
– У меня есть брат, представляешь? Маленький брат. А я даже не знаю, как его зовут.
