– Если будем отвлекаться на всякие штуки, то вечером караван не встретим, и придется снова ночевать на песке.
Мда. Эта идея ввиду того, что мое тело уже скрипело и чесалось от пота, мне совершенно не нравилась, и я тут же сообщила попутчикам о том, что, как только мы доберемся до Оасуса и снимем гостиницу, я окунусь в горячую пенную ванную, а после съем все самое вкусное, до чего смогу добраться. Кроме супа с паутиной, конечно же.
Тайра отозвалась коротко: постоялые дворы в Оасусе должны быть, поэтому моя мечта вполне осуществима. На этом наши разговоры вновь закончились, но в течение следующих ста шагов меня не покидало стойкое ощущение, что она думает о матери – матери и брате. Не говорит о них – а чего говорить? – но думает постоянно. Может, размышляла о том, решится ли когда-нибудь их навестить? Может, убеждала себя в том, что делать этого ни в коем случае не стоит?
В любом случае какое-то время я не прерывала ее мысли. Есть вещи, делись которыми или нет, а легче на душе не станет – я это понимала, и потому шагала рядом в молчании, пыталась развлекать себя то приятными воспоминаниями, то построением планов на будущее, то старыми, как армейский ботинок двухлетней носки, анекдотами. А еще вздыхала от того, что этот день станет для меня, по-видимому, очень долгим. Ну, что есть, то есть.
День действительно оправдал ожидания – он стал очень долгим. Не порадовали даже миражи в виде далеких белых городов, золотистых башен и голоса невидимого муэдзина, начавшие мерещиться на горизонте сразу после обеда, когда солнце вновь достигло зенита.
– Не обращай внимания на то, что там видишь или слышишь, – Тайра на далекое марево даже не смотрела, – это все галлюцинации. Они почему-то никогда не появляются в первый день, но всегда возникают на второй. Никто не знает, почему.
– Ясно.
А далекие башни никуда не исчезали почти до самого заката, и именно они стали единственным, ввиду полного отсутствия разговоров, развлечением для усталого и утомленного однообразием пейзажа ума.
Второй за последние несколько часов привал мы сделали тогда, когда наши тени вновь начали стремиться коснуться головами горизонта; солнце клонилось к закату, еда и вода заканчивались.
Остановились мы на гребне одной из самых высоких дюн, откуда открывался прекрасный вид на бесконечный – нетронутый, нетоптаный и ничем не заросший – песочно-холмистый океан.
– Мда. Конца и края не видно.
Тайра невесело улыбнулась и протянула мне чищеный орех.
– Это потому что мы не прошли и тысячный части этого пространства, так я думаю.
– Умеешь настроить на лучшее. А вода, между прочим, заканчивается.
– Да, все заканчивается.
– Плюс, ты говорила, что лучше во время ходьбы беседовать, а сама целый день молчала, – не упустила шанса пожаловаться я, поддалась-таки упавшему настроению.
– Прости меня. Я много часов держала над нами щит.
– Какой щит? Для чего? – мое плохое настроение тут же стыдливо спряталось за дверью и принялось выглядывать одним глазком – мол, есть у меня право тут быть или нет?
– Многофункциональный. Чтобы нам было не так жарко, чтобы в голову не лезли дурные мысли, чтобы мы не поддавались наваждениям, приходящим к утомленным путникам с горячими ветрами.
Вот так дела. Я целый день думала, что она по какой-то причине просто не хочет разговаривать, а подруга, оказывается, все это время держала над нами невидимый щит. И да, я действительно потела меньше, дурные мысли голову не посещали, да и мерещилось мне не так много – только город и башни. А могло быть, наверное, куда больше.
Глупая я… Дрейк бы укорил. Стало стыдно.
– Прости. А я уже, было, начала обижаться. Думала, может, сделала что-то не так.
– Ну, что ты! Я просто не могла тебе сказать об этом, так как ты, сама того не осознавая, постаралась бы вклиниться в процесс удержания щита, понять, как он устроен, и тем самым сильно усложнила бы мне задачу.
Действительно, такое могло быть.
– Все равно я глупая.
Все мои детские обиды тут же забылись; мы смотрели друг на друга с улыбкой.
– Как думаешь, нам долго еще?
– Ив, нам долго еще? – Тайра переадресовала мой вопрос фурии.
– Еча с ка-ваном чере пол. Яса.
– Через полчаса?
– Так чего же ты молчал?
– А у нас даже нет плана!!!
Теперь мы смотрели на Ива выпученными глазами – не мог предупредить заранее? Мы ведь не успели продумать дальнейшие действия, почему-то отвлеклись, раскисли и размякли – думали, шагать еще долго… А встреча с караваном уже через полчаса. Всего через полчаса!
– Так, не волнуемся, никто не волнуется, – командовала я рассевшемуся на песке тесному кружку, – все будет отлично. Как только мы приблизимся к погонщикам на расстояние достаточное для того, чтобы Ив мог начать сканирование, дальнейшее движение не нужно – пусть приближаются сами. Мимо они все равно не пройдут – любопытство не позволит.
– Нас, скорее всего, попробуют поработить, – взволнованно вставила Тайра. – Мы – две женщины посреди пустыни – легкая добыча.
– Согласна, и именно поэтому, что бы ни случилось… Я повторюсь, ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ, не отпускай мою руку, потому что я в любой момент могу прыгнуть, поняла?
– Да.
– То же самое касается тебя, Ив. Никуда не спускайся с моего плеча, ясно?
– Я-но.
– А когда ты найдешь или не найдешь в их головах то, что мы ищем, тут же дай мне об этом знать. Как-нибудь. Ну, не знаю, как…
Глядя в очаровательные невинные желтые глаза, я тут же добавила:
– И не вздумай бздеть мне в ухо! Я тебя знаю…
Смешарик тут же высунул язык и издал тот самый ненавистный звук, который мне меньше всего хотелось слышать – дразнился.
– Вот только попробуй пукнуть, и я до конца жизни буду звать тебя Пухарик. Или Смешастик.
– Неть!
– Да.
– Неть!
– Да. Вот только попробуй!
– Адно! Ни бу-ду.
– Вот и заметано. Значит, всем все ясно? Тайра от меня не отходит и не отпускает, а как только мы получаем скан из головы погонщиков – не важно, плохой или хороший, – Ив тут же дает мне знак, и мы улепетываем. Ив, ясно?
– Я-но.
– Тайра?
Крытая платком голова кивнула.
* * *
Не знаю, отчего я чувствовала себя неуютнее всего. От того, что их оказалось не менее двух десятков? От того, что их тела выглядели сильными и жилистыми, а лица были изборождены теми самыми резкими морщинами, которые возникают от длительного соприкосновения с жаркими ветрами? От недоброго блеска в черных и алчных, жадно скользящих по нашим фигурам глазах? От того, что Тайра оказалась права?
