Анна победила, но король был очень недоволен ее поведением.
— Почему ты все время нарываешься на ссору? — грубо кричал он. — Почему ты не можешь удовлетвориться тем, что я уже тебе дал, что я уже сделал для тебя? Мало тебе своего собственного двора, своих слуг и стражников? Тебе надо, чтобы твои люди задирали окружающих?
— Мои слуги защищают меня от этой проклятой Кентской Монахини! — резко отвечала Анна. — И еще они берегут меня от испанцев и сторонников той женщины, которая осмеливается называть себя королевой!
Один из таких полных взаимными обвинениями разговоров кончился тем, что король выбежал, хромая, из залы, в страшном гневе, но затем все же вернулся уже в другом — покаянном — настроении.
— Прости меня, моя малютка, моя сладкая девочка, — проговорил он, целуя Анне руку (я обратила внимание, что он никогда не целовал руку с раздвоенным пальцем. Я никогда не говорила об этом ни с кем, но всегда спрашивала себя — заметил ли еще кто-нибудь эту странность?)
Король даже в присутствии придворных теперь вел себя с Анной так, как будто бы они совсем одни и никого вокруг не существовало.
— У меня опять разболелась нога, — продолжал он умоляющим голосом. — Ты знаешь, иногда эта боль так зверски меня мучает, что я просто кидаюсь на людей.
Анна милостиво кивнула в знак того, что Его Величество прощен, а на губах у нее заиграла удовлетворенная улыбка.
Король достиг сорокалетнего рубежа, и было очевидно, что сейчас он почувствовал на себе весь груз прожитых лет. Он отяжелел, обрюзг. Его некогда красивое лицо как будто опухло, а подбородки — умножились (я насчитала три). Он ходил, опираясь на трость с золотой ручкой, а когда нога болела слишком сильно, опирался на надежную руку Чарльза Брэндона. Страшась возврата потницы, он по-прежнему носил на шее мешочек с живыми пауками, а Анна не стеснялась поддразнивать его этим.
Судебные слушания об аннулировании брака тянулись бесконечно, и было неясно, когда и какое решение будет вынесено в итоге. Нетерпение короля росло и вызывало у него головные боли — во всяком случае, он постоянно твердил об этом Анне. В ту зиму мы не ждали Рождества с нетерпением, не предвкушали, как обычно, обмена подарками и поздравлениями между родственниками, торжественных церковных служб и святочного буйного веселья. Дни становились короче, ночи длиннее и мрачнее, и такая же мрачность и уныние воцарились при дворе. Я не была исключением — состояние души у меня было вовсе не праздничное.
Кроме того, в декабре из-за постоянных дождей, а затем и морозов, строительные работы в покоях Анны прекратились, и у меня почти не осталось возможности проводить драгоценные часы с Гэльоном.
«Пусть жалуются, но теперь так и будет!» — повторила я про себя новый девиз Анны. Что толку печалиться — изменить я ничего не могла ни в отношениях с Гэльоном, ни в отношениях с Уиллом. Да и замедлить приход несчастливого Рождества я тоже была не в силах.
Дни шли за днями, и я не видела больше Гэльона и не получала от него весточек. Раньше, когда по какой-то причине мы не могли встретиться, мы посылали сообщения друг другу через одного из грумов Анны. Я забеспокоилась. Вдруг с моим возлюбленным что-то случилось? Неужели Уилл узнал о нашем романе и напал на Гэльона или решил принять другие меры? Обычно Уилл не отличался задиристостью или кровожадностью, но я никогда раньше не давала ему поводов для ревности. Я не могла знать, как поведет себя Уилл, если узнает, что у меня появился любовник.
Я ждала и ждала, мучимая беспокойством, но тщетно, и перед самым Рождеством нашла грума, через которого сносилась с Гэльоном.
— Гэльон уехал во Францию, мисс, — сказал мне мальчишка. — Он будет встречать Рождество дома со своей женой.
Королевский двор в очередной раз переезжал. По пыльной дороге в Дувр
[57] растянулся нескончаемый обоз крытых повозок, карет и телег, ехали вооруженные всадники, шли пешие стражники. Стоял сентябрь 1532 года. Мне было уже двадцать шесть лет, и я все еще была не замужем (позор для дочери джентльмена!), а сейчас готовилась вместе с другими придворными сесть на корабли, идущие во Францию.
После последнего нашего Рождества, омраченного ссорами и распрями, которое мне хотелось забыть и никогда не вспоминать, события ускорили свой ход. Король и Анна жили так, как будто бы они давным-давно женаты, а незавершенный суд об аннулировании брака между Генрихом и Екатериной — не более чем легкое неудобство. Король постарался повернуть дело так, будто бы именно несправедливость его противников вынудила его заявить: полномочия Папы более не распространяются на его супружескую жизнь. Единым росчерком пера он освободил себя и свою страну от бремени (или благословения — в зависимости оттого, кто и как на это смотрел) подчинения Риму. Он пошел на отчаянный шаг, за что многие назвали его еретиком: объявил себя главой церкви Англии. Он присоединился к тем, кто, вслед за Мартином Лютером, отвергли верховенство престола Святого Петра и раскололи освященное веками единство христианской Европы.
За это нашего короля проклинали самыми страшными проклятьями те, кто остался верен Папе. Но Анна была на вершине блаженства. Она наконец-то одержала верх над Екатериной. Сейчас Анна ехала на встречу с королем Франции как избранница короля Англии, и за ней везли ее сорок восемь сундуков, до отказа наполненных шелковыми ночными сорочками, отороченными белым мехом горностая, юбками из пурпурного, синего и зеленого дамаста, платьями тяжелого красного бархата, дивно расшитыми золотом. Пока чета готовилась к путешествию, король выполнял любые прихоти Анны в отношении нарядов, ибо заявил: его невеста должна иметь самые лучшие одежды под стать своему супругу, достойные той, кому предстоит дать жизнь наследнику Тюдоров, а возможно, и не одному.
Анна в разговорах принялась хвастаться, что по материнской линии она — прямой потомок короля Эдуарда I (ни словом не упоминая об отце, который, как известно, был из торгового сословия). Она теперь глядела на всех нас сверху вниз, взяв такую напыщенную и грубую манеру отдавать приказы, которую я с трудом могла выносить.
— Джейн! — только и слышался ее резкий голос. — Немедленно выведи Пуркуа на прогулку! Принеси мне рукава из тафты, да поживее! Возьми те, что украшены бриллиантами. Джейн! Где мой плащ из голландского шелка? Найди его сейчас же!
Мы целый день бегали взад вперед с подушечками для ее кресла, скамеечками для ее усталых ножек, утешаясь тем, что коль скоро она носит под сердцем дитя короля, то мы прислуживаем не просто кичливой, заносчивой и спесивой дочери Томаса Болейна, а будущему королю Англии.
А Генрих меж тем подносил Анне все новые и новые щедрые дары. Не было конца изящным утренним платьям, шитым чистым золотом чепцам и вуалям, комнатным туфелькам из тончайшего дамаста, плащам и накидкам из шелка и бархата. Добрая дюжина портных и неисчислимая армия швей и подмастерьев целый день кроили, подгоняли и шили. Драгоценные ткани, кружева и ленты повозками доставлялись во дворец, где из них создавались шикарные туалеты с горами нижних юбок.
