– Видала, Манюня, как дорого я тебя ценю! Вот во что мне обошелся подарочек к твоему дню рождения! Заладила – хочу! Хочу! Хочу! Бизнесвумен хренова! Вот так, Николай Зимин, бабы нас доводят и до греха! Давай договоримся – я возвращаю все, что забрал у твоей сестры, плюс миллион баксов. И даю тебе уйти. Не обещаю, что потом не будут тебя ловить. Но уйти дам! Гарантирую!
– На чем ты ее подловил? – мрачно спросил Зимин, боковым зрением следя за выходом из комнаты. Скоро дверь в кабинет должны были начать ломать. У него осталось не так уж много времени. Но хватит. На все.
– На жадности, конечно! – хмыкнул посеревший от боли Головченко. Видно, шок после ранения, который не давал ему почувствовать настоящую боль, начал проходить, и теперь он был как в аду. – Ей предложили спекулятивную сделку, выгодную, конечно. Слишком выгодную. Землю купить и продать. А когда деньги перевела – наши деньги, банковские, ее и киданули. Кстати, твой бывший коллега операцию разработал. И между прочим, знал, чья она сестра. Дурак говорил, что он круче тебя и ты ничего с ним не сможешь сделать. Ошибался и меня вот подставил. Так что мы оба теперь в говне! Потому предлагаю все обнулить и остаться при своих! Ты поубивал полсотни моих людей, мы убили твою сестру – квиты! Хватит! Дам тебе… три миллиона баксов! И верну сестринское барахло! Черт! Оно и есть барахло, ерунда, максимум вытянет миллиона на три баксов, не больше! Копейки! Знать – не стал бы связываться!
– Все мы знали бы – не стали бы связываться, – пробормотал Зимин, оглядываясь по сторонам. – А договоры, кредитные договоры у тебя? Оригиналы?
– У меня! Я как знал – взял их с собой! – оживился банкир, дернулся и тут же застонал. – Не могу… больно! Вон на столике лежат! Видишь, я тебя не обманываю! И тут же отдам приказ перевести три ляма куда ты укажешь! Только не убивай!
Зимин не ответил. Он подошел к столику, поднял пачку бумаг, посмотрел по сторонам, нашел зажигалку, выполненную в виде золотистой (золотой?) ракеты, нажал кнопку, извлек пламя и начал поджигать бумаги, бросая их на пол.
Пожарная сигнализация не сработала – видимо, из-за обесточки помещения, а костер разгорался все больше и больше. Пламя лизало кровать, опаляя шелковые простыни, перескочило на свисающую с подобия балдахина прозрачную занавесь, та затрещала, огонь разгорался все больше и больше, и Зимин завороженно смотрел в пляшущие, жадные языки пламени, будто надеялся увидеть свое будущее. Вернее – адское пламя, в котором он скоро окажется.
Головченко что-то кричал, потом попытался поднять с пола автомат, и тогда Зимин прострелил ему голову. Девица, из-за которой все произошло, визжала, визжала, визжала… пока ее голова не разлетелась от точного выстрела с трех метров.
А потом Зимин встал перед дверью и стал ждать, когда ее вскроют.
Много времени для этого не понадобилось, и когда в коридоре появились люди, одетые в бронежилеты высшей защиты, с пуленепробиваемыми щитами в руках, он пошел им навстречу, посылая пулю за пулей в прозрачные смотровые щели, зная, что не сможет пробить титановую броню. Ответный огонь из нескольких стволов бросил его на пол, но пули пощадили того, кто все эти годы служил богу войны. Ни один жизненно важный орган не был задет. «Ранения средней тяжести, не опасные для жизни» – так определил врач «Скорой помощи».
А потом последовали недели, месяцы лечения, одиночества и темной, глухой депрессии. Зимин лежал на постели, прикованный наручниками к стальной кровати, и даже не помышлял о побеге. Ему было все равно. Он и лекарства не стал бы пить, но их вводили внутривенно.
Могучий организм быстро восстановил силы – если и не в прежнем объеме, то достаточно для того, чтобы сидеть, ходить, принимать пищу. И тогда его перевели в психиатрическую лечебницу для освидетельствования. В ней Зимин пробыл два месяца, до суда.
Психиатр не нашел у него никаких отклонений – майор на все вопросы отвечал четко, ясно, с пониманием того, где находится и что он сделал. Зимин не собирался скрываться от правосудия за стенами психиатрической лечебницы, превращаясь в комок слабоумного мяса, навсегда прилепив себе на лоб ярлык «сумасшедший».
Впрочем, ему все равно никто бы не позволил этого сделать. Акционерное общество «Прогресс» нажало на все педали, и скоро Зимин уже подписывал обвинительное заключение, будучи, согласно заключению психиатра, абсолютно здоровым психически человеком.
После психушки Зимина перевели в СИЗО, в одиночку. Он ожидал совсем другого – что его разместят в общей «хате», где на двадцать коек сорок заключенных, где спят по очереди и задыхаются от нехватки воздуха. Но случилось так, как случилось, и он не мог понять – почему.
Разгадка была проста. Председатель акционерного общества «Прогресс» недолюбливал своего заместителя, фактически управлявшего всеми делами концерна. После смерти зама номинальный глава взял все дела в свои руки, став настоящим Главой, через которого проходили все денежные потоки, контролируемые преступным конгломератом. Он был даже благодарен безумному майору и сделал все, чтобы тот остался жив (тем более что имел на него особые виды). Потому Зимина и поместили в отдельную камеру, прилично кормили и вообще обращались с ним почти по-человечески. Все знали историю этого майора, да он и не скрывал от следствия, почему совершил это преступление.
Во время следствия к нему пришел человек от Председателя и предложил устроить так, что Зимина вчистую освободят, списав все совершенное на директора коллекторского агентства, пригласил Зимина возглавить службу безопасности. Майор послал его отборным матом, до смерти напугал, сказав, что если еще кто-то появится с подобным предложением – он сломает посланцу шею.
На том все выгодные предложения и завершились. Его так и оставили в одиночке – может, по инерции, а может, потому, что общественный резонанс оказался слишком сильным и негоже, если «народного героя», поубивавшего коллекторов, убьют заточкой в общей «хате». Народ, а главное – начальство, может это неправильно понять. Да и зачем его убивать? На зоне для осужденных на пожизненный срок смерть просто растягивается на несколько лет. Что гораздо хуже, чем быстро и легко умереть от заточки, воткнутой в сердце, либо от удавки, сжавшей сонную артерию.
Контора уволила его задним числом. Он так и не увидел никого, с кем когда-то делил черствую галету и нагретую арабским солнцем банку тушенки. Да это и понятно, служба, что поделаешь. Нельзя светиться, нельзя рассказывать о том, кто ты такой и чем занимаешься. И он нигде и никогда об этом не упоминал.
На суде Зимин повидался с Нюськой. Она плакала, и сердце Зимина сжималось от боли. Он знал, что скорее всего никогда ее больше не увидит. В зоне особого режима не живут больше, чем пять-семь лет. А если крепкое здоровье и позволит прожить подольше – к тому времени Нюське уже будет не до него. Старый сумасшедший дядька, сидящий на пожизненном за массовое убийство людей, – это плохой довесок к молодой красивой девушке, мечтающей выйти замуж за прекрасного принца.
Всего через неделю после суда Зимин уже ехал в отдельном купе арестантского вагона на север, туда, где посреди озера возвышался замок старинной тюрьмы. Эта тюрьма должна была стать последним пристанищем для его души и тела. Так он думал. И ошибался…
