Еще одним источником сведений о японском жилище был фильм «Копьеносец Гондза», сделанный как экранизация пьесы Тикамацу Мондзаэмона, по прозвищу «японский Шекспир».
Разумеется, и шекспировские страсти, и копьеносец Гонза там тоже были, но не они казались главными. Главными «героями» были японский дом, японский сад, японские обычаи. Даже предметы обихода были важными персонажами. Может, я и ошибаюсь (много лет прошло), но предметы для чайной церемонии показывали чуть ли не половину фильма. Первое, о чем я подумал, выйдя из кинотеатра: «Как же они любят свою страну и как стараются сохранить традиции».
Но «в связи с полным переездом из страны Каратэ в страну У-Шу» все это постепенно потеряло для меня интерес. А сейчас вдруг все неожиданно вернулось.
Увидев жилище Сэнсэя, я понял, почему традиционный японский дом в современной западной архитектуре считается воплощением идеальной связи природы и архитектуры. Все было очень просто: легкое каркасное строение всего из двух материалов – дерева и бумаги. Торцовые стены сделаны неподвижными, остальные состоят из раздвижных рам (кажется, они называются «сёдзи»), оклеенных полупрозрачной бумагой. Внутреннее пространство делится на несколько частей деревянными рамами с разрисованными картонными вставками. Рамы эти скорее похожи на передвижные ширмы, меняя положение которых (или вовсе убирая их), человек в одиночку может с легкостью изменить планировку жилища за несколько минут.
Если честно, то, с одной стороны, это казалось потрясающе стильным, а с другой – напоминало соломенное жилище самого ленивого из трех поросят. В общем, было понятно, что понятие «мой дом – моя крепость» к этому случаю применено быть не может. Ну, разве что в его первоначальном, «законодательном», смысле, в котором его использовал (еще в XVII в.!) английский юрист Эдуард Кок в своих комментариях к британскому законодательству. В этом смысле «My house is my castle» означает, что дом – это то место на земле, где можно и должно чувствовать себя в полной безопасности.
Так, похоже, и было. Все вокруг дышало тишиной и спокойствием. До меня вдруг дошло, что я ничего не слышу. Совсем ничего, даже тиканья часов. Казалось, что не только в доме, кроме хозяина, никого не было – не было никого и на большом расстоянии вокруг.
Хозяин сидел спокойно (даже дыхания слышно не было), так что я позволил себе продолжить осмотр.
Пол «поросячьего соломенного домика» тоже, разумеется, был выстлан соломой. Конечно, солома не была просто набросана на пол, как в хлеву. Она была сплетена в маты – татами. В свое время, когда меня учили раскладывать такие «коврики» перед занятиями, кто-то мне рассказал, что на японском языке слово «татами» означает «складывание» или «то, что складывается». Еще говорили, что согласно традиционным правилам располагать татами на полу следует так, чтобы не было мест, в которых сходятся углы трёх или четырёх татами, ибо неправильное расположение приносит в дом несчастье. Тут я был сразу и полностью согласен: именно так (внахлест) располагают кирпичи в стене – там тоже никогда не увидеть места стыка более чем двух кирпичей. Несоблюдение этого правила действительно ведет к несчастью – неправильно сложенная стена может рухнуть.
Татами были правильные: сплетенные из гладенькой травы ингуса, а внутри наверняка была рисовая солома. На такой подстилке даже нога стояла иначе, так что я сразу понял, что это не синтетическое дерьмо, на котором тренируются современные борцы. И тут до меня внезапно дошло, что я успел снять обувь.
Забавно, как же это было в меня вколочено, если, прозанимавшись уже лет двадцать в обуви, я все равно перед тем, как ступить на татами (да еще вроде бы во сне), ухитрился разуться.
Когда на меня нападает настоящий хохот, я часто не могу остановиться. Это наследственное – от мамы. Глядя на строгие ряды татами, я вдруг вспомнил, что в Японии площадь комнаты традиционно измеряется в татами. Но не только комнат – много чего еще. Например, площадь мошонки правильного барсука-оборотня Тануки должна быть строго равна 8 татами. Тут я начал считать. Считать сквозь такой хохот было непросто. Размеры татами 90×180 см. Таким образом, площадь татами – 1,62 м. Площадь мошонки Тануки получалась примерно метров тринадцать квадратных.
Сэнсэй сидел, как камень: может, он даже не слышал моего хохота, а может, решил дать иноземному варвару отсмеяться вволю. Мне стало неудобно, я решил заткнуться и продолжить осмотр, пока была возможность.
Мебели в доме практически не было, видимо, почти все хранилось в шкафах, а спальный матрац или низкий обеденный столик вносили в комнату при необходимости, а потом убирали. В общем, ничего постоянного: стены из бумаги, а ковры из соломы. Понятный символизм: в мире нет ничего постоянного и ни к чему не нужно привязываться.
И наконец, среди всей этой тонкой, прозрачной бумажной-соломенной эфемерности в специальной нише висела настоящая, тяжелая, очень материальная вещь – длинный самурайский меч в явно дорогих ножнах, покрытых черным лаком. Рукоять была обтянута шероховатой кожей – насколько я понимал (а понимал я немного), это должна была быть кожа ската. Поверх кожи была намотана черная, явно в тон ножнам, лента из плотного шелка. Просто, со вкусом и из руки точно не выскользнет. Гарда представляла собой гравированную металлическую пластину, на которой с большим искусством были изображены цветы. Работа была такого качества, что я даже сумел «опознать» их. Это были хризантемы.
Странно было видеть в таком скромном доме такой «нескромный» предмет. Интересно, кстати, куда Сэнсэй прятал клинок, когда уходил из дома. Дверей нет, запоров нет, «приходи, кто хочешь – бери, что вздумается».
– Здесь никто никогда ничего не возьмет, особенно вещь, подобную этой, – заговорил наконец Сэнсэй. – Здесь мало людей, все всех знают, все знают меня, знают этот меч (интересно, почему меня не удивило, что он говорит о мече как о своем друге или родственнике, причем старшем). Всем известно, что это мой фамильный меч, который все равно вернется ко мне. Его уже пытались уносить. И не раз.
– И что?
– Сам видишь, он снова висит на стене.
– Что, сам пришел обратно?
– Ну, не совсем сам и не всегда сразу. Но возвращался всегда. Ладно, можешь его погладить, если интересно.
– А разве можно?
– Почему нет? – равнодушно ответил он и отвернулся.
По поводу «почему нет» я знал японскую притчу. Была она красивой и достаточно длинной, но суть ее сводилась к следующему:
«Однажды, когда мастер чайной церемонии шел по улице с подносом, уставленным чашками и баночками с чаем, на него случайно налетел подвыпивший самурай. Поднос упал, чашки разбились, а порошок чайного листа просыпался на рукав самурая.
Пытаясь счистить порошок с кимоно самурая, мастер случайно задел рукоять его меча.
– Ты коснулся моего меча! – возмутился самурай. – Удар по лицу, и тот был бы меньшим оскорблением. Я вызываю тебя на поединок.
В результате этих событий мастер опоздал к своему ученику, и тот спросил, где мастер задержался. Узнав о том, с кем мастеру предстоит драться, он сказал:
