— Они все, патриоты России! — выдохнула я — что монархист Злотников, что сталинист Конюшевский совершенно солидарны в главном — наша Родина, наш народ лучше всех! У них у всех это ключевой момент во всех книгах!
— Именно так, Аня, ты совершенно права — согласился Михаил Петрович — но есть еще одно, что ты упустила. Они все — не профессиональные писатели. Офицер внутренних войск Злотников, капитан дальнего плавания Лысак, врач Звягинцев, инженер-буровик Михеев, учитель химии Коротин, промышленный альпинист Конюшевский — кто угодно, но ни одного члена Союза Писателей. И это началось где-то с середины-конца девяностых — профессиональные писатели «выкорчевывали из себя совок», отказывали России в праве на что-то большее, чем придаток Запада, а любители литературного творчества формулировали в своих книгах национальную идею «Мы — лучшие в мире, лучшие во всем! И мы обязательно возродим нашу страну! Тем, кто встанет у нас на пути, не позавидуют даже грешники в адских котлах!».
А поскольку у нас был капитализм, то читатель покупал то, что ему было интересно, а не то, что всячески поддерживала ненавидимая большинством власть. И частное книгоиздательство издавало авторов, которых будут покупать — а не тех, которых нельзя продать. Поэтому бывшие члены Союза Писателей, ставшие профессиональными антикоммунистами и русофобами, практически перестали издаваться — они не были нужны; а любители-патриоты как раз заполнили своими книгами полки в магазинах и домашних библиотеках.
Причем официальные писатели, за редкими исключениями, стали неинтересны народу отнюдь не в 90-е годы! Я слышал от отца, что и в 70-е, и в 80-е годы книжные магазины были буквально завалены книгами официозных авторов, которые никто не брал и их продавали «в нагрузку» к Пикулю или Дюма, чтобы магазин мог выполнить план по продажам. И это в то время, когда люди буквально охотились за хорошими книгами, переплачивая книжным спекулянтам по две-три цены.
— Ты хочешь сказать, что этот процесс следует запустить уже в наше время — утвердительно сказала я, прикидывая открывающиеся возможности.
— Да — согласился Михаил Петрович — надо прекратить попытки купить лояльность всей этой антисоветской и антирусской богемы, поскольку прав наш народ, «как волка не корми, он все в лес глядит». Да и не купишь настоящую верность за деньги и привилегии! А вот если вся эта публика станет из уважаемых и обеспеченных — нищими, никому не интересными маргиналами, «варящимися в собственном соку» — и, на контрасте, рядом будут известные и уважаемые, зарабатывающие большие деньги своим литературным трудом Злотниковы и Михеевы нашего времени, наверняка ведь есть такие, просто сейчас у них нет никаких возможностей издаться, вот это будет для богемы куда страшнее, чем любые административные меры по борьбе с тунеядством. Что, при толковом проведении данной операции, станет смертельным ударом по западничеству в нашей стране, поскольку формулировать идеологию для народа будут настоящие патриоты — не станет раскола между официальной идеологией, в верности которой клялись на собраниях и митингах, и реальным неверием в нее, надо сказать, обоснованным — слишком уж расходились слова и дела. А постепенно так и ликвидируем раскол между народом и его получившей высшее образование частью, называемой интеллигенцией.
— А как делать практически? — спросила я.
— До Интернета, в советское время были литературные кружки, клубы любителей фантастики — наверно, изначально надо опираться на них — задумчиво ответил муж — ну, а как это сделать технически, не представляю — я все же моряк, а не министр культуры.
— Спасибо, Миша — я поблагодарила мужа. Затем мы поцеловались, ну а что было дальше, публике неинтересно.
Через месяц, проработав технические и организационные моменты, я докладывала товарищу Сталину.
— Очень хорошо, товарищ Лазарева — одобрил он меня — как Вы считаете, почему я в свое время потратил столько времени и сил на организацию всех этих Союзов — писателей, кинематографистов, художников? Или Вы думаете, что товарищ Сталин не знает им настоящую цену?
Я задумалась — конечно, я знала бессмертное высказывание, «других писателей у нас для Вас нет!», но и без того я понимала, что товарищ Сталин и иллюзии по поводу нашей творческой интеллигенции существуют, говоря языком геометрии, в непересекающихся плоскостях.
— Тогда все висело на волоске — твердо сказала я, глядя Вождю в глаза — и надо было обеспечить приемлемый уровень контроля за всей этой публикой — в противном случае, вал антисоветской пропаганды мог стать той самой "последней соломинкой".
— Верно, товарищ Лазарева — согласился Сталин. Сейчас, конечно, все не так тяжело, как тогда — но всплеск антисоветчины нам и сейчас не нужен. Кроме того, не все там шваль, есть и вполне советские люди, и искренне заблуждающиеся, но подхваченные общим потоком. Есть мнение, что от них может быть большая польза Советскому Союзу — но их надо привлечь на нашу сторону. Так что Вы скажете?
— План надо переделывать и дополнять — доложила я — надо будет все делать постепенно и незаметно, чтобы не встревожить эту публику раньше времени; одновременно надо будет приложить все усилия, чтобы сделать нашими союзниками действительно талантливых людей.
— Вы когда-нибудь встречались с волками? — спросил Вождь — мне, в сибирской ссылке, доводилось. Знаете, товарищ Лазарева, волчья стая никогда не бросается на добычу сломя голову — волки всегда умело обкладывают жертву, так, чтобы она и сбежать не смогла, и возможностей для сопротивления у нее было как можно меньше.
— Спасибо, товарищ Сталин, я все поняла — искренне поблагодарила я.
— Это хорошо — ну что же, работайте — отпустил меня Вождь.
Это и стало в последующие годы, пожалуй, самым важным направлением моей работы. Было и другое — чем я занималась эти пять лет после Победы, во время, свободное от воспитания Владика, а затем и Илюшки — но все же, главным направлением была идеология и пропаганда. То, что оказалось самым слабым в иной реальности — когда мы сумели обезопаситься от прямой военной агрессии капитализма, в целом обеспечивали достаточный жизненный уровень населения. Но не сумели сохранить идеалы, иронизируя, «а что, кто-то хочет их у нас отнять?» (тварь по имени Жванецкий, ненавижу!). Вот только расстрелами страну не спасешь, это как в Китае выйдет со всякими там культурными революциями. Гораздо полезнее, противника на свою сторону перетащить. Чем я и занималась сейчас — Лев Николаевич, считай, уже готов, Анна Андреевна почти, Корней Иванович всерьез заинтересован. А вот у его дочки «душа поэта» (или что там ее заменяет) не вынесла, сорвалась!
— И пусть! — вдруг кричит женщина с дивана — можно ведь уехать, куда-нибудь в деревню. Где не будут бомбить. А после, вернуться уже когда установится новая власть, новый порядок! Да умрут многие — но остальные будут жить уже при свободе!
— Лида! — кричит в ответ Корней Иванович — замолчи!
— Да как вы не понимаете! — еще громче кричит Лидочка Чуковская — вы что, не видите, большевики, это не шариковы и швондеры, это такие, как вот эта! Они — сами не упадут, не сгниют, не дождемся! Мы упустили шанс в эту войну — остается лишь ждать следующей! Да, будет страшно — но другого выхода нет! Или нас вразумят, или так и будем жить в этой вонючей совковой яме! Вздрагивая от каждого шороха. А мне уже все равно, что на лесоповале, что здесь — одинаково, тюрьма, несвобода!
