Сильвестр. Каково?
Василий Голицын. Сильно. Но у Овидия короче. И ясней.
Сильвестр. Что б ты понимал в поэзии, княже! Латинский язык точен и сух, оттого и зовется мертвым. А русский язык живой, его краса в буйности и словесном излишестве. Он ходит кругами, болтает вроде как ненужное и не всегда с ясным смыслом, но русский стих и не обращен к смыслу, он обращен прямо к сердцу. Что это за стихи, если в них сразу всё понятно? А впрочем я вчера простые написал. Нарочно для тебя.
Бысть знаменитым средь вертепа – то не великая есть лепа.
Се не подымет ввысь души. Свои заслуги не пиши
Ты на бумаге суетрясной. Ей-ей, пиит, се труд напрасный!
Трудись, чтоб весь себя отдать, а не любовь толпы снискать.
Быть притчей на устах у всех – на что тебе такой успех?
Василий Голицын. Да-да, я часто об этом думаю! Те, ради кого я жизнь кладу, меня не любят. Конечно, мои труды не для того, чтоб люди меня любили. Но здесь, Сильвестр, есть и другое, хуже. По правде говоря, я и сам их не люблю. Понимаешь, вот я думаю: «народ» – и люблю народ. А думаю про живых людей, какие они есть, и как-то не очень… Только таких, какими они когда-нибудь будут. Какими должны быть… Это меня… скребет. Словно я прикидываюсь, изображаю то, чего нет.
Сильвестр. Сын мой, да что людям за дело, любишь ты их или нет. Ты делай, что тебе велят ум и сердце, а там уж как сложится. Только не обманывайся, что стараешься для народа. Будь с собою честен.
Василий Голицын. А для кого же я, по-твоему, стараюсь?
Сильвестр. Для собственной души. Это тебе самому больше всех надо – отдать себя миру сполна. Исполнить всё, на что ты способен. Про то и мой стих.
Василий Голицын. То есть мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай?
Сильвестр. Хорошо прокукарекаешь – рассветет.
Василий Голицын. Знать бы еще, что хорошо, а что плохо, в чем Добро, а в чем Зло. Всяк их по-своему понимает. Патриарх Иоаким говорит, что Добро – вера в Бога, а Зло – это безверие. Однако ж иные так верят в Бога, что и Зла никакого не надо. Братец мой двоюродный Борис Алексеевич, муж острого ума, говорит: добро – это порядок, а зло – это хаос. Однако ж наибольший порядок – в недвижности, в смерти. И без нарушения порядка не бывает развития.
Сильвестр. А на твой взгляд, что такое Добро и Зло? Ну-ка, скажи.
Василий Голицын. Да очень просто. Добро – всякое действие, от которого человек или государство, вообще жизнь, становится лучше. Зло – наоборот.
Сильвестр. Нет, сын мой, так не получается. Что для одного человека лучше, то для другого может быть хуже. Тем более для государств. Добро и Зло действительно вещи совсем простые, да не так, как ты мыслишь.
Василий Голицын. Что ж, просвети меня.
Сильвестр. Зло – это детскость. Добро – взрослость. Вот и вся премудрость.
Василий Голицын. Опять твои парадоксы. Это дитя, чистая душа, у тебя – Зло?
Сильвестр. А то нет? Ты погляди на малого ребенка без умиления его малостью. Он жаден, себялюбив, гадит на себя, действует без мысли о других и о последствиях своих поступков, ни за что не хочет отвечать, ничего не знает и не понимает, бывает бездумно жесток. А теперь вообрази, что так ведет себя здоровенный мужичина лет сорока. Что ты про него скажешь? Исчадие ада. Взрослея, человек перестает пугаться чепухи, не пачкает себя, не тащит в рот всякую дрянь, прежде чем что-то делать – думает. А есть люди, достигающие истинной зрелости. Такие бывают мудрыми, терпеливыми, твердыми перед тем, кто силен, и мягкими с теми, кто слаб. Это и есть взрослость, это и есть Добро. Беда в том, что многие человеки – большинство – так до самой смерти и ведут себя по-младенчески. Всё зло мира, сын мой, оттого, что мир еще ребенок.
Василий Голицын. То же относится и к странам?
Сильвестр. Конечно. Есть страны, которые ведут себя как глупые трехлетки. Есть страны, которые подобны непоседливым отрокам. Есть задиристые и буйные, похожие на юношей. А взрослых стран на свете пока ни одной нету.
Василий Голицын. А что такое тогда Бог?
Сильвестр. Взрослый среди детей – неразумных, озорных, паршивых, всяких… Погоди… (Вскакивает). Шевельнулось что-то… Господи, стих! «О чадо глупо, непутево, воздень горе свои глаза»… Нет. «Вотще свои таращит очи дитя на скорбного отца»… Пойду я, князь, пока не ушло. Прощай.
Бормоча, семенит к выходу.
Василий Голицын (смеясь). Я провожу. Опять заблудишься в переходах.
Трехглазов тенью следует за князем.
Василий Голицын. Тут-то за мной не ходи. В собственном доме мне опасаться нечего.
Голицын и Сильвестр выходят. Трехглазов остается. Оглядывает кабинет. Подходит к шкафам, смотрит на книги.
Вдруг раздается скрип. Один из шкафов начинает двигаться. Трехглазов прячется в нишу.
Из открывшегося потайного хода появляется фигура, наглухо замотанная в плащ с капюшоном. Тихо ступая, входит в комнату.
Трехглазов взмахивает плеткой, захлестывает неизвестному шею, притягивает к себе. Заносит нож.
Трехглазов. Кто таков? Убью!
Софья. Пусти, невежа! Я государыня Софья Алексеевна!
Скидывает капюшон. Под плащом блестит парчовое платье. Трехглазов отступает, после паузы кланяется.
Софья. Это ты кто? Где князь Василий Васильевич?
Трехглазов. Я охранник его милости. Аникей Трехглазов. Князь сейчас вернется.
Софья. Вася взял охранника? На него напали?! Опять?! Кто? Говори!
Трехглазов. …Двое каких-то в черном. С ножами.
Софья. Боже, то-то я места себе не нахожу… Он цел?
Трехглазов. Цел. Я был рядом. Я теперь всегда буду рядом.
Софья (подходит, берет его обеими руками за ворот). В глаза мне смотри. Я людей насквозь вижу, есть у меня от Бога такая сила… (Долго молча на него смотрит.) Нет, тебя насквозь не вижу. Но того, что разглядела, мне довольно. Ни на шаг от него не отходи, слышишь? Куда он, туда и ты. В опочивальне с ним запремся – под дверью карауль. Понял? (Трехглазов кивает.) Дороже головы во всей Руси, на всем свете нет. Сбереги мне ее.
Возвращается Василий Голицын.
Василий Голицын. Сонюшка! Как ты здесь? Случилось что?
Софья отталкивает Трехглазова, тот отступает к стене. Софья бросается к князю в объятья.
