Борис Голицын. У царевны Софьи разум отдельно, кулак отдельно. Разум – мой брат, мечтатель расчудесный. Кулак – Федор Шакловитый, чугунная башка. Наше дело – подождать, когда кулак у разума из повиновения выйдет и дров наломает. Увидишь, всё само сладится.
Царь Петр. Ждать, ждать… Не могу больше ждать… Не хочу… Мне семнадцать лет уже!
Женский голос. Петруша, головку напечет!
Царь Петр. Ну тебя, надоела! (Смотрит за кулисы.) В ногу, сволочи, в ногу!
Убегает, замахиваясь тростью. Борис Голицын бежит за ним.
Занавес раздвигается.
Картина седьмая
Царские покои в Преображенском
Деревянные, обветшавшие палаты. На сцене две царицы – одна средних лет, Наталья Кирилловна, мать Петра, другая совсем девочка, его жена Евдокия. Обе празднично одеты, набелены, нарумянены. Стоят около стола, на котором разложены подарки.
Из окна доносятся звуки флейты, стучит барабан.
Царица Евдокия (достает из коробки зеркало на подставке). Ой, матушка, гляди, какая красота! Это мне английские купцы прислали!
С удовольствием смотрится в зеркало.
Царица Наталья. Дай-ка сюда, Евдокеюшка… (Отбирает зеркало, разглядывает себя, поправляет кику.) Ай, хорошее зеркало, ласковое. Молодит. Возьму. На что тебе молодиться, ты и так молода…
Царица Евдокия. Матушка, Наталья Кирилловна! Ты уже забрала веницейское кружево, перламутровый гребень, горностаевую полушубку. Зеркало хоть оставь!
Пробует отобрать зеркало обратно.
Царица Наталья. Не навсегда беру. На время. Помру – всё тебе достанется.
Царица Евдокия (со вздохом). Бери, что ж. Может, зеркало мне тоже приснилось…
Царица Наталья. Опять она про сон! Сколько можно?
Царица Евдокия. А то не сон? Была я девушка как девушка, звали Парашей Лопухиной, жила себе с отцом-матерью. Вдруг увезли из дома в царские палаты, стали мять-щупать, одевать-раздевать, будто куклу. Сказали: будешь царицей всея Руси. Повенчали с каким-то. Первый раз его в церкви увидела. А он мальчишка совсем, на три года младше, пух на губе. Слюной брызжет, дергается, табачным зельем пахнет… Говорят: ты теперь не Прасковья Илларионовна, дворянская дочь. Ты теперь Евдокия Федоровна, царица. А кто это – «Евдокия Федоровна, царица»? Может, и не я вовсе. Может, снится мне всё…
Царица Наталья. Дура! Ущипнуть, чтоб проснулась?
Щиплет.
Царица Евдокия. Ай!
Царица Наталья. Проснулась наконец? Или еще хочешь?
Царица Евдокия (потирая ущипленное место). Проснулась… Ну а коли я не сплю и я вправду царица, отдавай назад мои подарки! (Хватает со стола зеркало.) Я при живом царе царица, а ты кто? Вдова? Так ступай в монастырь, иконам молись! Зачем тебе зеркало? И гребень отдавай! И полушубку!
Женщины тянут подарки каждая в свою сторону.
Голос из-за сцены (торжественный). К ее царскому величеству государыне Евдокии Феодоровне начальник Стрелецкого приказа окольничий Федор Шакловитый!
Царица Наталья (пятится в страхе). Федька Шакловитый, душегуб! Что ему здесь надо?! Он семь лет назад братьев моих сгубил, Афоню и Ваню! Стрельцов на них натравил! Он и моей смерти хочет! Ты его бойся! При нем не бранимся!
Обе садятся, принимают чинные позы. Входит Шакловитый, кланяется. Зорко смотрит вокруг.
Шакловитый. Здоровы ли ваши царские величества? От государыни правительницы Софьи Алексеевны царице Евдокии Федоровне многая лета и подарок ко дню ангела. (Щелкает пальцами. Появляется Трехглазов, подает ему икону.) Икона святой преподобномученицы Евдокии, которой латинские язычники отсекли голову.
Идет, подает Евдокии икону. Евдокия вжимается в кресло, икону скорее откладывает в сторону. Шакловитый снова делает знак – Трехглазов дает ему сверток, перевязанный лентой.
Шакловитый (царице Наталье). Есть подарок и для тебя, Наталья Кирилловна. Государыня жалует тебя приличным твоему сану облачением. (Вынимает из свертка монашескую рясу.) Стало Софье Алексеевне ведомо, что ты собралась в монастырь. Что ж, дело благое, божеское. Да и пора.
Царица Наталья вскакивает, пятится к окну.
Царица Наталья. Петруша! Петруша!
Флейта и барабан смолкают. Шакловитый спокойно оборачивается к кулисам, откуда выбегает Петр.
Петр. Что, матушка? (Видит Шакловитого. Застывает.) Ты?! Что?! Зачем?
Царица Наталья. Петя, они меня в монастырь! Петя!
Шакловитый (небрежно поклонившись). Здравствуй, Петр Алексеевич. Что это ты немцем вырядился? Нехорошо. Мои стрельцы недовольны. Говорят, младший царь нас, русских воинов, не любит, ему немецкие штуки по нраву. Сам знаешь, какие они – стрельцы. Я хоть над ними начальник, а сам их боюсь. Взбесятся – не удержишь. Помнишь, как они во дворец ворвались? Как дядьев твоих растерзали? Не приведи господь сызнова такое случится. Сделай милость, твое величество, послушай совета верного слуги. Облачись-ка ты в наше, русское платье да пожалуй со мной в Москву. Объедем с тобой полки, скажешь стрельцам ласковое слово, одаришь их зеленым вином. Глядишь, они и успокоятся…
Слушая Шакловитого, Петр начинает судорожно дергаться – всё заметнее, всё сильнее.
Петр (фальцетом, захлебываясь от ярости). Ты… мне… указывать?! Ты мне – стрельцами угрожать?! Пес, пес! Маленького меня не добили, теперь хотите?! Да я теперь не тот… Не тот!
Шакловитый (спокойно, с усмешкой). Не кот? Конечно, ты не кот. Коли я пес, то ты – котенок.
Петр (оборачиваясь). Эй, преображенцы! Сюда! Ко мне!
Вбегают двое дюжих молодцов в таких же, как у Петра, кафтанах, с белыми портупеями крест-накрест.
Петр. Взять его, вора! Связать! В подвал его! В темницу!
Шакловитый. Государь, ты в своем уме?
Он отступает.
Петр (задыхаясь). Ку…куда? Ку…да? Взять!
Потешные хватают Шакловитого под руки.
Шакловитый. Раскудахтался, петушок! В Москве стрельцов двадцать тысяч. Они тут камня на камне не оставят. Разнесут твой курятник вместе с цыплятами!
Петр. Я… петушок?! Ты это… мне… царю?! Руби его, ребята! Я сам… сам…
