В небоскребе с подозрительной надписью hottal я жестами выпрашиваю нож. Консьерж приносит авторучку. Я разрезаю спелый манго дебетовой картой Сбербанка. Все равно тут никто не знает, что это такое.
Мой гид носит алое вечернее платье с погонами. Так она и поднимается на гору Верблюд – платье, каблуки, семь километров сквозь туман. Она, о чудо, знает русский и обожает телефильм «Как закалялась сталь», особенно слова Павла Корчагина:
– Жизнь одна, и прожить ее надо так, чтобы не болеть, стать хорошим чиновником и служить народу.
Да, думаю. Трудности перевода.
Мой милый Мао
В Китае есть островная провинция Хайнань, лесная провинция Хэннань и горная провинция Хунань с населением в 70 миллионов человек. В Хунани родился Мао. Гигантская его голова стоит в центре столичного города Чанша, на Мандариновом острове. Все с Мао фотографируются. Он как статуя Свободы.
Мао – в каждой машине. Китайские водители ставят латунную фигурку Мао там, где у наших грустит икона или кивает головой собака.
Мао – на каждой банкноте, кроме цзяо, копеек: там рабочие и колхозники.
Я плачу за портрет Мао 30 юаней, а одноглазый старьевщик хочет 50. В Китае принято торговаться. Даже за Мао.
Деревенскому мегаполису, где Мао пошел в педвуз, нечем похвастаться, кроме его головы. Чанша похож на колонию съедобных грибов или карстовую пещеру. Сталагмиты небоскребов тычутся в туман. Бирюлево, Купчино, Бутово. Только здания в три раза выше.
Здания и звуки
4 – цифра смерти. В отеле нет 4-го и 14-го этажей. На ковровой дорожке забыт перфоратор. В пустых коридорах носятся летучие мыши, пугают горничных. Отель сдавали к дате. Спешили.
Быстро строится Китай. Кругом новье. В городах – одинаковые небоскребы, в деревнях – одинаковые двухэтажные домики: облицовка с фасадов, голая штукатурка по бокам.
Звуки Китая: рев стройки. И еще жужжание полночных мотороллеров.
Они тут у каждого. С фургоном. С зонтиком. С прицепом. Полицейские ездят вдвоем. Крестьяне, как с гравюры, в соломенных шляпах и беззубые, – впятером.
Трещит Китай.
Голосят зеленщики. Лавочник выставил магнитофон, и вся улица танцует: вечерняя гимнастика. Рядом у открытого гроба поют веселые песни. Эхо гуляет по одинаковым дворам.
Блочные семиэтажки, на окнах решетки в мелкую сетку. На первом этаже – лавки. Аптека с толчеными рогами и корешками, водочный бутик, зубоврачебный кабинет под открытым небом, вонючая закусочная, где сидят тихие мужчины в майках, задранных до сосков. Дурная бесконечность кварталов. Дом в ширину, пять в длину.
Новый квартал – те же лавки в другой последовательности. Дом в ширину, пять в длину. Бутик, аптека, водка, зеленщик, крохотная целомудренная массажистка (выразительный хлопок по паху и твердый возглас, похожий на «нет»), зубной врач, магнитофон, похороны. Старичье играет в карты. На перекрестке затор, двадцать мотороллеров терпеливо ждут: сел на зебру и какает мальчик.
Звери и запахи
Китай пахнет жареными свиными членами.
Я их сначала принял за хвосты, но бродячий торговец закусками показал на себе, откуда растет эта штука.
Говорят: что угодно может стать еврею фамилией, а китайцу едой. Это не шутки. Главный отдел в магазине – закусочный. На прилавке маринованные и засахаренные части животных. Яркий пакетик с чьей-то нижней челюстью. Фасолевое мороженое. Острый горох. Сладкая репа. 60-градусная водка, пахнущая ацетоном.
В разделе национальных сладостей – брикеты с изображением киви, но со вкусом сырого подвала. Съел и не знаешь: проснешься завтра, не проснешься? Еда непонятней языка. Тут, перепутав сладкое с острым, вдруг понимаешь: даже Европа не центр мира, а уж Россия – точно мировые задворки.
А на задворках Китая пасутся куры. Уток носят в плетеных корзинках. В клетке сидит капибара. Дай ей Бог здоровья. Все, что сегодня чирикает, завтра съедят.
Я видел единственного котенка. Страшно подумать, что стало с другими.
Города и горы
Миллионы русских ходят в церковь, торчат в соцсетях и смотрят глупые шоу. У китайцев все то же самое: буддизм, конфуцианство, социальная сеть Weibo, местные шарлатаны и телезвезды – доступное убожество, утешающее в нищете. Но у китайцев есть еще и природа. Внутренний туризм тут дешевле, чем в России, есть профсоюзные путевки, и орды китайцев катаются по Китаю, чтобы утешиться красотой.
– Это, ааа, гора Перец, она, дык, ааа, высокая, дык, называется, ааа, дык, Перец-гора. Эта гора, она, дык, ааа, перец.
Мой гид (не тот, который в погонах) безграмотен и услужлив. Чтобы понять его, нужно воображение. Чтобы понять китайскую природу, оно тоже нужно. Китайцы любят называть неодушевленное. Чтобы – посмотрите направо – не просто красивая скала, но и сравнение было красивое: перец, фазан, верблюд, черепаха.
В горной Хунани есть фантастический национальный парк Улинъюань. Пейзажи, вдохновившие Кэмерона. Гигантские каменные столбы. В «Аватаре» они парят. Вживую они лучше. Вживую они мозг выносят.
Чуть восточней – гора Ланшань, часть горной системы Данься. Столбы такие же. Мозговыносящие. Все это песчаник. Мягкий материал. Нет ничего беззащитней песчаника. Несколько тысяч лет – мгновение – и горы изменят форму, пропадет красота. Но китайцы этого не знают. Они галдят на смотровых площадках, глядя на недолговечные скалы, символизирующие вечность.
На фоне вечности умирают и женятся. На правом берегу реки Фуи стоит гора Генерал: каменный великан в боярской шапке. На левом берегу играют свадьбы с видом на правый. Невеста хохочет, зубы – мелкий китайский жемчуг.
Дожди и древность
У китайцев почти самая длинная история в мире, но они не понимают истории. Им все равно – древняя пагода или копия древней пагоды.
И потому скучны китайские музеи: дюжина фото и пара монет с дыркой. И потому поразительны древние города, где новодел и старина сплелись. Субтропические дожди старят бетон и плитку, и кажется, что эта хрущевка-дэнсяопинка простояла здесь не тридцать лет, а три тысячи.
Таков городок Хунцзян, торговый центр империи Цин. В тени новостроек – четыреста исторических зданий. Большинство жилые. Некоторые – заспиртованные: бордель, курильня, налоговая, гостиница, храм. В борделе зазывают сластолюбцев, в курильне дремлет наркоман, в налоговой бьют палками. Все очень современно. Это историческая реконструкция. А рядом жизнь. Точно такая же, только опиум запрещен.
Огни и окна
Китайцы изобрели фейерверк. Они любят, чтоб тьма сверкала и искрилась. Они все украшают светом. Их стихия – нуар, неон, игра болотных огоньков, «Бегущий по лезвию».
Они не знают меры. Гигантскую карстовую пещеру Хуанлундун (пещеру Желтого Дракона) совершенно испоганили: сбили лишние сталактиты, оставшиеся подсветили для надежности красным и зеленым, как сельский клуб на Новый год.
