Президенты и миллиардеры на вершине славы дают вальяжные интервью, утопая в кожаном диване, а я посадил Петю на трехногий стул и включил диктофон.
– Выруби эту хрень. Рискуем. Когда к тебе после публикации придут, скажешь, что все придумал. Но если найдут запись – кранты.
– Хорошо. Как ты начал? Можно же было китайскими шмотками торговать, все состояния так сделаны. А ты – марихуаной.
– Мне просто нравился процесс. Вот папироса, вот коробок, ты забиваешь и так аккуратно по пяточке постукиваешь. А потом мне понравилось делать людей спокойными и довольными. Социально ответственный бизнес.
– Что мешает развернуться как следует? Помимо Уголовного кодекса.
– Офисная работа. Ты не представляешь, какая это морока. Времени на установление нужных связей просто не остается. Сделать я могу хоть тонну, но кому ее продашь? А совсем бросить офис не могу – уж больно бизнес ненадежный.
О да, с девяти до пяти Петя – младший менеджер по рекламе в какой-то сомнительной конторе. Отличный вариант для историка. Коллеги считают его скучным и замкнутым ублюдком. А я гляжу на людей и гадаю о свойствах их двойной жизни. Наркодилеров столько-то, маньяков столько-то, великих русских писателей – пригоршня за пятак.
А напоследок пусть выскажется Алла, тихая женщина, которая третий год замужем за фабрикантом наркоты.
– Не хочется нормального мужа? Топ-менеджера, скотопромышленника?
– Петя – образованный человек и удачливый бизнесмен. По-моему, прекрасная партия.
– Опасно же.
– Очень. Я как жена декабриста. Каждый раз жду – либо вернется с моим месячным заработком, либо через семь лет.
– Почему же ты с ним?
– А почему вообще люди друг с другом?
И Алла ушла в ночь – продавать анальные пробки.
Алюминиевая степь
Я захотел узнать, как из руды получается глинозем, из глинозема – металл, а из металла – ложка. И поехал в Хакасию. Зимой тут минус сорок, а летом степь красна от дикой клубники.
Никто не летит в Абакан – можно спать в самолете на трех креслах сразу и взбрыкивать во сне. Внизу алюминиевая степь и клочья ваты: Саяны.
Аэродром пуст, у старинного «Яка» оборван винт. Бомбилы звереют от ожидания:
– А может, такси? А может, уехать? Город, межгород, Бея, Тыштып, Аскиз?
Но я – в Саяногорск. Кругом куржак: так по-сибирски иней, изморозь. На полпути тайга редеет, переходя в степь. Белый конь вмерз в пейзаж, снежок припорошил супермаркет «Мяско», на остатках барака – вывеска: «Продовольственная программа – дело всенародное».
Тут все в советских реликтах. Хакасию преобразили при Брежневе. Ночью как раскаленная наковальня, днем как нечто из «Звездных войн», Саяно-Шушенская ГЭС разогрела Енисей до плюс четырех – и выросли у незамерзающей реки виноградники.
В декабре тут, впрочем, Сибирь из книг: бескрайне, снежно.
– Видели бы вы ее летом.
– Кого?
– Степь. Вся в машинах. Клубничку люди собирают. Дикую.
Но в Хакасию меня позвала пресс-служба алюминиевого завода, настроенная показать поменьше степи и побольше алюминия.
– В девяностые у нас тут стало трудно. Люди оборудование понесли. Но пришел Олег Дерипаска с новой концепцией развития…
– С какой?
– Забор поставил…
Трубы выстроились в ряд, как на старинных крейсерах, на горизонте возникают «Варяг» и «Аврора». Это ХАЗ – единственный алюминиевый завод, построенный после распада СССР. Рабочим платят 45 тысяч – в два раза больше, чем в среднем по республике. И поэтому каждое утро люди садятся в «мотаню» – пассажирский дизель – чтобы смотаться из ХАЗа в город, из города в ХАЗ.
– Часы снимите. Встанут. У нас тут поле. Магнитное. Телефон-слайдер? Отдайте мне. Что-то тут с ними происходит. И помните, что горячий алюминий с виду как холодный. Не трожьте.
Завод прекрасен, как «Симфония Донбасса». Все заводы прекрасны издалека. Вблизи индустриальная поэзия вырождается в производственный роман: видны мутные от плавиковой кислоты стекла и алые от усталости глаза рабочих. Производство считается экологическим, этот алюминиевый завод относительно чист, но все-таки он – завод.
Процесс прозаичен. Сырье – криолит и глинозем – подают по желобам в особые ванны, а там бьют током: выделяют металл электролизом. Плещется невидимое море алюминия. Мчится мимо велосипедист: цеха длины километровой. Стоит человек с кочергой, поварешкой и в валенках: войлок отлично защищает от расплавленного металла. Человек улыбается так широко, что зубы видно сквозь скафандр, он зачерпывает поварешкой – и металл, отпылав, застывает на полу в серебристый блин: любуйтесь, журналисты. Человек снимает шлем и оказывается начальником электролизного цеха. Глаза у него тоже алые.
– Потребление алюминия на душу населения коррелирует с уровнем жизни, алюминий – главный компонент высокотехнологичных производств… В Германии – 20 килограммов в год на человека. В СССР было 10 килограммов… В России не больше шести.
Литейный цех красивей электролизного. Тут геометрия. Тут морю металла придают форму. Основная продукция завода называется «чушки малогабаритные» и «чушки Т-образные». Чушки выглядят шикарно, как платиновые слитки. Их делают полмиллиона тонн в год. Потом их отправляют, плюя на политику, по всему миру. И они возвращаются макбуками, айфонами и самолетами, на две трети состоящими из алюминия. Рядом стоят рабочие – в защитных своих костюмах одинаковые, как чушки. Презрев предупреждение, я трогаю металл и смотрю на лица.
Вот эти люди делают нашу коляску, наши игрушки, наш телефон и компьютер, детали для нашей капельницы и серебристый узорчик на нашем гробу. Вот ошалелый крановщик в стальной кабине два на два на два. Вот заика на погрузчике – отработал десять лет, хочет еще двадцать, с косноязычным пылом отрицает, что скучно жить. Вот еще пара тысяч молчаливых ребят, у которых нет времени думать о природе наемного труда и происхождении вещей.
Четверть мирового алюминия – русская, и вот кто его производит на самом деле.
Я вспоминаю серые лица рабочих и нюхаю ладони: пахнут металлом. В кармане алюминиевый слиток – подарок фирмы.
Из снежной дымки вырастает алюминиевый призрак самолета.
– А может, такси? А может, уехать? Город, межгород, Бея, Тыштып, Аскиз?
Никакой политики
Пролог. Москва – Минск
Угрюмый сосед по купе подлил водки в чай и сказал, не поднимая глаз:
– Слушай анекдот. Поляку, русскому и белорусу поставили стул с гвоздем. Поляк сел, выругался, вынул гвоздь. Русский сел, выругался, сломал стул. Белорус сел, поерзал, подумал и сказал: «А можа, так и трэба?»
Пауза.
