«Я ненавижу человеческое общество, и мне противно быть его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста». Он коротает пожизненное в адских условиях, а его манифест – это плач неудачника. То ли дело Брейвик: респектабельный убийца.
«Я хранил три бутылки Château Kirwan 1979 года, которые купил на аукционе 10 лет назад с намерением насладиться ими на очень торжественном событии. У меня возникла мысль сохранить последнюю бутылку для моего последнего празднования мученичества и насладиться ею с двумя первоклассными модельными проститутками, которых я намереваюсь нанять до миссии…»
Оставшихся денег ему хватило только на одну. Но и в тюрьме ему достаточно сладко: ему даже разрешили спать с поклонницей. Не каждый день.
Террористов обычно убивают на месте. Школьные стрелки оставляют последнюю пулю себе. Лишь четверо массовых убийц живы до сих пор.
Джеймс Холмс, расстрелявший зрителей на премьере «Бетмена» (24 трупа, пожизненное). Австралиец Мартин Джон Брайант (35 пожизненных за убийство 35 человек). Казахский пограничник Владислав Челах (убил 14 сослуживцев).
И Брейвик.
Живет он лучше, чем многие из нас живут. У него трехкомнатная камера с персональным спортзалом. Он немного жалуется на качество масла. Он огражден от всяких ужасов. Он лишь понаслышке знает, что этот год стал самым кровавым за десять лет и что следующий побьет рекорд. Его персональный рекорд тоже побили: Мухаммед Лауэж Булель убил в Ницце на семь человек больше.
Сотни убиты в Европе, тысячи – в странах третьего мира, а Брейвик спокойно качает бицепсы в спортзале. Можно сказать: повезло.
Он выйдет на свободу 22 августа 2033 года. Он выйдет в хорошей форме: вы же видели его тренажеры. Он выйдет в хорошей стране, где уважение к правам человека подпитано двумя миллионами баррелей шельфовой нефти в день. Он выйдет в хорошем возрасте – всего полвека: достаточно, чтобы начать с начала.
Интересно, в какой мир он выйдет.
Алексей Цветков. Вещи и их люди
Кто?
На митинги Евгений ходит с плакатом «Я не хочу жить зря!». То есть политически он схватывает главное, оставляя детали профессиональным активистам, своим товарищам по левому движению.
К тому же его обязывает фамилия. Этот Бабушкин помнит про того Бабушкина, революционера-искровца, который агитировал на стеклянном заводе сто лет назад и мечтал о «превращении заурядного числительного человека в человека-социалиста». Тот Бабушкин понимал, что в момент сдвига основ многое на стеклянном заводе может разбиться, салютно лопнуть вдребезги или просто опасно и некрасиво треснуть, но с другой стороны, он знал, что предстоит весь человеческий мир сделать единой фабрикой, прозрачной для своих работников. Помнить о таких вещах означает сохранять верность великим Событиям.
«Быть левым для меня – это как высылать деньги маме», – признается Евгений.
Творчество есть превращение себя в передатчик и ловля сил, которые будут через тебя говорить. Твоим неповторимым голосом. Акт литературного творчества подразумевает акт политического сопротивления. Ты рассказываешь всем о том, как ты устроен, и тем самым ты занимаешь место в политических шахматах.
Равенство опыта всех, без исключения, людей, по Бабушкину, состоит в том, что они регулярно переживают себя как жертвы системы. Он знает одну древнюю тайну – победить и спасти всех должен тот, кто принесет самую большую жертву.
Непобедимая и неубиваемая нежность жизни, как вечное обещание гуманистического коммунизма даже в самом корявом углу этого неуютного мира. Реальность это постепенно гаснущий свет, но человек – это трогательное возражение этому. Впрочем, не всякий человек, но трудящийся. На земле сейчас три с половиной миллиарда пролетариев.
Лиризм отверженных и обреченных жертв капиталистического спектакля – кто чувствует это, тот становится левым. Как и всякий обнадеживающий писатель, Евгений умеет быть уязвимым, но именно так, чтобы мы испытали приятный укол солидарности и поверили в себя, а заодно и в Бабушкина. Он умеет переживать чужую боль и говорить об этом без обличительной пошлости и рваного воротника. Он пишет документы обвинения и надежды, соблюдая интуитивно найденную пропорцию между ними.
Пронзительно тает снег в твоем протестно сжатом кулаке. Никому не видимый снеговичок, исчезающая скульптура внутренней истерики и личный слепок персонального отчаяния, скрытого внутри коллективной надежды. Белый флаг бессилия становится красным флагом восстания, впитав лужу уличной крови.
Писатель интересуется производством и не боится его. Оно почти в каждом его тексте – цеха со свинцовым воздухом или бриллиантовой пылью, картофельное поле на месте взлетной полосы, уличная торговля и самодеятельная реклама.
Дружок и три кота, зарытые в огороде, становятся морковкой и луком. Производство и обмен создали человека. Два главных процесса, воспроизводящих нашу реальность, это кодирование и раскодирование. Красивая сложность отношений этих двух пар состоит в том, что любая составляющая из одной пары может быть уподоблена любой составляющей из другой пары. Таким способом двойного уподобления и является, собственно, наш язык, но вы читаете предисловие к первой книге талантливого прозаика, а не трактат по альтуссерианской диалектике, так что вернемся к Бабушкину, отметив только, что, если производство и обмен понимаются через политэкономию, кодировка и расшифровка нагляднее всего заявляют себя в искусстве.
Валялся винт. Емкий минимализм описаний и обязательная отвлеченность лунатика, помогающая прочесть код, дешифровать личный опыт и зашифровать опыт социальный, общий, политический.
Он понимает важность нормы потребления алюминия на душу населения. В советское время эта норма заметно отставала от европейской, а сейчас и вовсе упала вдвое в сравнении с советским уровнем. Из этой динамики можно вывести очень много знаний о нашей жизни, если не вообще все. Первым же в русской литературе важность алюминия зарегистрировал Чернышевский.
Исторический материализм, как его понимали в «Бюро сюрреалистов». Периферийный капитализм как игра, в которой проиграли все. Экономика желаний и фетишистский характер товара. Евгений пропускает через себя все это, балетно балансируя между точной записью сна, притчей и физиологическим очерком.
Театр освобождения
Женя скорее петербургский человек, но живет в Москве. Его сосед, быстро поняв, что в эту квартиру приехал Питер, начал лазать к Бабушкину по балкону, экономя на «Сапсане». Когда сосед перелезал, у них сразу начинался театр. Потому что Женя еще и театральный человек, более всего он любит сочинять драмы для чтения. Его захватывает сама драматургия превращения воспоминания в текст.
Отсюда эксцентрика революционного кабаре «Кипарис», отсылающая к рисункам Дикса и Гросса. Главный сценический конфликт всегда между тем, что есть и тем, что может быть.
