Берни лежал на спине и не двигался. Глаза были закрыты. Я почуял кровь и увидел, как она блестит на виске, но ее натекло не много. Я постоял рядом, подождал, а затем пронзительно, на высокой ноте тявкнул. Это вышло как-то само собой. Потом еще и еще. Ткнулся мордой ему в грудь и услышал, что сердце бьется. Хороший знак. Во время прошлых расследований мне пару раз приходилось наблюдать человеческую грудь без сердцебиения. Я лизнул напарника в лицо. Ну же, Берни, очнись. Очнись, старина. Я перестал лизать и сидел, тяжело дыша. Но что это? Стон, очень тихий. Давай же, старина! Я снова лизнул его в лицо.
Берни опять застонал, на этот раз громче. Его веки, словно трепещущие крылья бабочки, задрожали и поднялись. Глаза напарника меня напугали: они были похожи на глаза людей без сердцебиения, например, несчастной Аделины ди Боргезе, — но затем неописуемым образом изменились, в них будто зажегся свет, хотя они и не стали светлее, и Берни сделался самим собой.
— Привет. — Его голос был таким слабым, что я едва расслышал. — Чет?
Да, это я, Чет, просто и ясно.
— Ты в порядке? — спросил напарник.
Я? Прекрасно себя чувствую — если не совсем тип-топ, то почти. Я снова лизнул его в лицо. Берни издал какой-то звук — может быть, и стон, но с примесью смеха, и его лицо сморщилось, как обычно морщатся лица людей, когда их лижут.
— Ох, — вырвалось у напарника.
«Ох»? Неужели я сделал ему больно? Нет-нет! Я попятился.
— Это не ты, приятель. Резкие движения не самое лучшее в моем положении… — Берни поднял голову, и его лицо исказилось от боли, его как будто скрутило жгутом. Но он все-таки попытался встать. Приподнялся на локтях и огляделся.
— Сукин сын сбежал.
Я гавкнул. Познакомился с этим сукиным сыном, теперь никогда не забуду.
Берни сел. По лицу вновь пробежала тень боли, но он ее поборол. Положил мне руку на плечо и оперся, собираясь встать на ноги. Но это оказалось больное плечо, и я невольно отдернулся.
— Чет, что с тобой? — Берни очень осторожно, едва касаясь, ощупал мое плечо, и его лицо изменилось — оно было таким же выразительным и пугающим, как от боли, только это была ярость. Я почти никогда не видел напарника таким.
— Не беспокойся, его дни сочтены, — пообещал он.
Что мне беспокоиться? Я ничуть не беспокоился. Полностью доверял Берни.
Он поднялся, сам, без моей помощи. Наверное, ему было больно, но он этого не показал. Его лицо совершенно побелело, только под глазами залегли глубокие тени. Он слегка покачнулся, сгорбился, упершись ладонями в колени, и его вырвало.
Ох, Берни! Раньше я никогда не видел, чтобы его тошнило. Почему-то и к моему горлу подкатила тошнота. Я не хотел, чтобы напарник видел, как меня рвет, и забежал за скалу. На земле возникла пахнувшая «Читос» лужица. Возникло желание проглотить все снова, но я, сам не зная почему, удержался. Вместо этого вышел из-за скалы и, возвращаясь к Берни, уже почти не хромая, обнаружил бейсбольную биту. Остановился и гавкнул.
Берни подошел — очень медленно, как наш сосед старик Гейдрих, который, прогуливаясь по своей лужайке, еле волочит обутые в домашние тапочки ноги. Домашние тапочки — предмет моего постоянного интереса, но обсудим это как-нибудь в другой раз. Или уже обсуждали? Берни не очень уверенным движением подобрал биту и посветил фонариком.
— Луисвиллская фирменная бита модели Уилли Макковея, дорогого стоит. — Я не понял ничего из того, что он сказал. Напарник посмотрел на меня. — Надеюсь, этот тип не воспользовался битой против тебя. — Он погладил меня по голове и добавил: — Все-таки, наверное, воспользовался… — Это я понял.
Мы направились к «порше», но ни один из нас не был способен передвигаться в своем лучшем темпе. По пути я заметил лежавший на земле клочок ткани. Подошел и обнюхал. Эге, да это бандана в горошек того великана, вся пропитана его запахом, и вовсе не таким приятным, как у Берни. Мерзким, несвежим, смешанным с другим, тоже мне знакомым. Где же он мне недавно попадался? Точно: сильный, незабываемый — это был запах из клетки Пинат. Я подобрал бандану.
— Что ты там нашел? — спросил Берни.
Я положил бандану к его ногам.
— Отличная работа, — похвалил напарник и достав из кармана пластиковый пакет, запечатал в него бандану. Затем навел луч фонарика. — Пятно крови? Ты его порвал, Чет?
Сзади повеяло легким ветерком, и я не сразу догадался, что это от хвоста. Да, я его порвал. Мы пошли к машине бок о бок, и наша походка хоть немного да обрела обычную пружинистость.
Мы едем домой? Я так считал, пока не увидел большого деревянного ковбоя перед «Драй-Галч стейк-хаус». Люблю «Драй-Галч» и люблю деревянного ковбоя с его лассо и шестизарядным револьвером — этого парня видно издалека. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, что когда мы направлялись домой, то сворачивали еще до вывески, а теперь не свернули. Почему? Машин на шоссе почти не было — значит, час был действительно поздний. Берни выглядел усталым, и его лицо в свете приборной доски показалось мне зеленоватым. К тому же у него на лбу пролегла зигзагообразная морщина, которую я раньше не видел.
— Ложись, сосни, старина, — предложил он.
Соснуть бы хорошо, но я остался на своем посту на переднем сиденье. Такая уж у нас работа — иногда приходится трудиться допоздна.
* * *
Когда я проснулся, мы были снова на улице с трещинами на мостовой, где жил Даррен Куигли. Дом был погружен в темноту — никаких голубых всполохов от экрана телевизора. Мы оставили машину на улице и пошли к двери — Берни не таясь, а я все-таки соблюдая осторожность. Интересно, получилось бы у меня шуметь при ходьбе? Но теперь было не время задаваться этим вопросом. На сей раз мы не стали стучать в дверь Даррена. Берни просто пнул ее ногой и открыл. Бах! Полетели щепки! Мне понравилось. Давненько мы не проделывали ничего подобного. Мы быстро вошли, и Берни посветил фонариком во все углы. Даррена в передней комнате не оказалось. Мы поспешили по коридору и обыскали всю убогую конуру. Никаких следов хозяина. Берни посветил на банки из-под пива на полу. По всему жилищу валялись окурки и грязные тарелки.
— Следов насилия нет, — пробормотал напарник, — но как знать, что тут случилось. — Он направил луч фонарика на плоский телевизор. Что такое? Из стены тянулся кабель антенны, а сам телевизор исчез.
— Чет, у тебя голова не болит? У меня болит.
Нет, у меня болит плечо, но не сильно — можно считать, вообще не болит. Я подошел к Берни и прижался мордой к его ноге.
10
Я лежал спиной к двери в залитой солнцем передней. Как следует потянулся, помахал лапами и почувствовал что-то странное — нет, не боль: необычно тянуло в плече. И тут все вспомнил. Ну если не все, то самое главное: великана с битой. А что еще? «Читос». Поднялся и пошел на кухню. Миска для еды пуста. Но я все равно ее вылизал. Миска для воды полная. Я немного полакал, вода была несвежая, даже на поверхности немного запылилась. Но жажда была настолько сильной, что я пил и пил, расплескивая воду вокруг. В это время на кухонном столе зазвонил телефон, и из автоответчика послышался голос:
