Дульная вспышка, ярко-оранжевая. Бах! Шлеп! Все случилось практически мгновенно. Прямо над моей головой срезало верхушку кактуса. Белые капли из сердцевины разлетелись по воздуху. Я почувствовал несколько капель на морде. Был случай, когда рядом со мной самый настоящий преступник схлопотал пулю. Тогда капли его крови запачкали мне шкуру.
— Чет!
Я вспомнил клейкое ощущение крови на шерсти. И запах — один из самых терпких из всех существующих запахов. После того случая с истекающим кровью бандитом я долго катался в пыли.
— Беги!
Я повернулся и побежал вверх по склону. Сначала не в полную силу, но меня гнала кровь, хотя связь трудно объяснить. Я несся по тропинке, которая становилась все круче, круче и наконец исчезла в нагромождении камней. Сзади раздалось «та-та-та». По занятиям в школе «К-9» я знал, что это выстрелы из автоматического оружия — эх, жаль, что в тот день, когда все пошло не так, как надо, я не получил диплом. Вспомнив, чему меня учили, я не удивился, когда впереди на земле, как во время ливня в период муссонов, образовались курящиеся пылью оспины. Но зрелище производило впечатление. Теперь мне приходилось в одиночку одолевать гору. Я задевал кактусы, и они отвечали мне уколами игл — ох-ох, больно, — а сзади не прекращалось «та-та-та». «Беги, беги, беги!» — слышал я голос Берни. Но не настоящий — он звучал в моей голове, что случалось не раз. Та-та-та. Я вильнул в сторону, стал петлять, тело стелилось по земле, подъем все круче и круче, гора хочет меня опрокинуть, чтобы я покатился вниз. Ветер на высокой, пугающей ноте свистел в ушах — я больше не бежал, а скорее карабкался, передними лапами цеплялся, задними подталкивался. Та-та-та. Что это? Что-то похожее на большое твердое насекомое прожужжало сквозь шерсть на спине и — бинь! — высекло неподалеку искры из камня. Я так рванул, что взлетел в воздух, перемахнул через гребень — та-та-та — и упал на живот, но по другую сторону горы, неуязвимый для оружия людей.
Лежал, пытаясь отдышаться. Какое странное чувство — я запыхался. Невелика беда. Самое главное, я больше не слышал выстрелов, вообще ничего не слышал, кроме шума низвергающихся к подножию камешков, которые я сам столкнул по другую сторону гребня. Но вскоре и он стих.
Дыхание восстановилось. Я мог дышать. Что ж, пора подниматься? Но мне что-то не хотелось. Полежать бы еще, хватая воздух пастью. Хорошая идея? Я не знал. И в это время в голове зазвучал голос Берни: «Вставай на лапы, старина».
Я поднялся. Может, это был не голос в голове, а сам Берни? Как я на это надеялся! Я подполз к гребню и высунулся на другую сторону, совсем чуть-чуть. Ух как же высоко я забрался! Вниз ко дну ущелья убегал местами совсем отвесный склон; я разглядел кладбище и рощицу, которая с вершины казалась садовой клумбой, а дальше — сторожевую башню. И нигде ни души. В переводе с человеческого языка это означает, что люди исчезли. Во всей округе осталась всего одна душа, если я правильно понимаю это слово, — моя. Хотя могу и ошибаться: слова такая замысловатая штука. Впрочем, это сейчас не важно, а важно другое: Берни, капитан Панса, ребята в форме, тип с винтовкой и тип с автоматом — все куда-то подевались. Мне показалось, что я разглядел облако пыли на одном из склонов двугорбой горы. Но не мог поручиться, что это было не самое обыкновенное облако — такое, из которого получается дождь. Я оглядел небо: больше ни одного облачка, только сияющее солнце на фоне синевы. Я почувствовал легкую жажду.
Может, Берни в ущелье и его просто не видно. Я присмотрелся. Нет, напарника там не было. Я гавкнул — раз, другой, третий. Со дна ущелья мне ответили лаем. Но я не заметил никого из собратьев. Оставалось бегать туда-сюда по гребню, как я обыкновенно делаю, когда становлюсь невменяемым. Невменяемый — это выражение Берни. Нам на нашей работе лучше этого избегать. Тут я вспомнил еще один урок: не показываться на вершине. «Нет лучшей цели, старина». Немного спустился с обратной стороны и скрылся из виду.
Но вскоре оказалось, что я снова бегаю взад-вперед по гребню. Где же Берни? Я гавкнул, и звук вернулся ко мне. Раз, другой, третий, и я снова стал невменяемым. Смутно вспомнилось, что напарник объяснял, почему так долго не затихает лай; может, даже тысячу раз объяснял — а это, должно быть, очень много. Почему это происходит, так и не вспомнил, но пришел в себя.
Я стоял на гребне и дышал. Подо мной была Мексика. «А здесь все по-другому, как в Мексике», — еще одна фразочка Берни. Он это говорит, обхватив голову руками. После чего все успокаивается и становится так тихо, что я чувствую его мысли словно дуновение легкого ветерка в воздухе. Но сейчас воздух вокруг меня был теплым, прозрачным и удивительно неподвижным.
25
— Этот исключен, — показал на меня кинолог.
— Вот как? — хмыкнул Берни, хотя тогда я еще я не знал, что он Берни. Просто мне понравился его запах: яблок, виски, соли с перцем и еще чего-то такого, что напоминало меня самого. — Понятно.
— Очень жаль, — продолжал кинолог. — Он самый быстрый и сильный из всей группы.
— И самый умный, — вставил Берни.
— Вы так считаете? В таком случае, почему же он выбыл из игры?
— Не знаю. Но в нем что-то есть. Как его имя?
— Мы назвали его Чет. Хотя, должно быть, раньше у него была другая кличка. Ребята из десятого участка нашли его в доме, где продавали крэк. Он был еще совсем щенком.
— И что с ним теперь будет?
— Скорее всего поместят в приют, — ответил кинолог.
— Ну, знаете ли… — возмутился Берни.
Так мы и познакомились. Странно, что я вспомнил об этом теперь — на вершине горы в Мексике, где все не так, как у нас, и где мне, казалось бы, следовало думать совсем о других вещах.
И что из этого следует?
«И что из этого следует?» — тоже словечки Берни. Он говорит так, когда хочет… я не уверен, но мне кажется, когда хочет, чтобы люди что-то сделали. Я испытал эти слова на себе. Сказал: эй, старина, — и добавил: и что из этого следует?
Но ничего не вышло.
Присмотрелся к ущелью и особенно к кладбищу. На таком расстоянии трудно было судить, но мне почудилось, что тело Даррена Куигли исчезло. На нашей работе нам приходится сталкиваться с мертвецами. По виду они будто спят, так по крайней мере кажется сначала, но по запаху ясно: ничего подобного — спать они не в состоянии, потому что из них ушел запах жизни, и с этим ничего не поделаешь.
Над ущельем быстро промелькнула тень. Я поднял голову и увидел большую темную птицу. Должен вам сказать, что я не любитель птиц. Эта взмыла высоко надо мной и принялась кружить, а мне, не знаю почему, стало как-то муторно. Я сделал несколько шагов вниз по противоположному склону и снова посмотрел вверх: птица, совершая в синеве неспешные круги, будто сместилась вместе со мной. Она не хлопала крыльями — просто скользила по воздуху.
В пасти у меня совсем пересохло.
В нашем дворике на Мескит-роуд есть фонтан, который еще давным-давно установила Леда. Ох эти бедные рабочие… Фонтан в форме лебедя, и когда Берни его включает, искрящаяся струя воды бьет у лебедя из клюва. Мне нравится подставлять под струю язык. Почему? Может, потому что это самая вкусная в мире вода? Хотя если честно, то нет. Как-то мы с Берни забрались высоко в горы, и там на скале висела сосулька. Вот это да, я вам скажу! Один-единственный раз я видел такое. До сосульки мы дотянуться не могли, но с ее заостренного кончика капала вода и сбегала по камню. Я ее лизнул и понял, что это самая вкусная вода, какую я когда-либо пробовал. Вот бы сейчас такую — чистую, холодную, отдающую камнем. От этих мыслей жажда разыгралась еще сильнее.
