Я взглянул вниз по другую сторону горы. Склон круто уходил из-под ног и был не менее, если не более, отвесным, чем тот, по которому я забрался на вершину. У подножия расстилалась равнина, а за ней до бесконечности тянулось холмистое пространство с каменистыми вкраплениями и похожими на зеленые точки растениями пустыни. Но на самой равнине — странно, вроде бы его там и не было, а вот теперь появился — отсвечивал голубым пруд. Пасть моментально наполнилась слюной, которая тут же пересохла. Но теперь у меня по крайней мере появился план. Какой? Идти к воде.
Да, спуск был очень крут — поначалу шел сплошной камень. Временами меня тянуло в пропасть, и я царапал когтями передних лап каменистую поверхность, стараясь не сорваться вниз. В такие моменты меня накрывала тень птицы. «Только не смотри вверх, старина». Я не жалуюсь на плохое чувство равновесия — не сочтите за обиду, у меня оно лучше, чем у людей: и то — попробуйте-ка походить на двух ногах, да еще без хвоста. Удивительно, как люди могут хотя бы стоять. Но даже с моим чувством равновесия, сползая со скалы, я не мог то и дело смотреть вверх.
За скалой следовала обнаженная порода, а дальше отвесный обрыв. Ниже я заметил узкий выступ, венчавший новый склон. С одной его стороны спуск более пологий, там идти было бы проще. Но как туда добраться? С того места, где я стоял, расстояние казалось большим. Но что значит большим? Как получить ответ на этот вопрос? Я припал к земле на краю обрыва, не отрывая глаз от выступа и надеясь, что ответ придет сам собой.
Тень птицы носилась надо мной из стороны в сторону. Я поднял голову и взглянул на пруд, мерцавший на равнине. Что бы в таком случае сказал Берни? Я изо всех сил прислушивался, но ничего не услышал. Знал одно: я больше не хотел об этом размышлять.
И в следующую секунду оказался в воздухе. Мне и раньше приходилось летать — такова уж наша работа, — но ни разу полет не продолжался так долго. Было время осмотреться — чего я не сделал — и о многом подумать. Я подумал о Берни.
И все еще думал о нем, когда — бух! — приземлился на выступ. А теперь я, наверное, вас удивлю, потому что собираюсь сказать доброе о кошках. Видели когда-нибудь, как они приземляются? Ничего не скажешь — красотища! Мое приземление на выступ красотищей вряд ли можно было назвать. Я упал на все четыре лапы, как и они, но это было единственное сходство. Когда приземляются кошки, слышен мягкий удар, но они явно не чувствуют боли, которая взлетает по ногам к плечам, груди и пронзает все тело. И не катятся до бесконечности прямо к обрыву, а затем…
Нет, я все-таки удержался. В последнюю секунду — а это, я не сомневаюсь, совсем не большое время, — когда моя передняя половина уже висела над пропастью, я зацепился задней половиной, впечатал задние лапы в землю и затормозил, как раньше никогда не приходилось. И тем самым избежал долгого, долгого падения.
Уселся безопасно на уступе и пытался отдышаться. Нехорошо, когда язык, если он настолько высох и одеревенел, вываливается из пасти, но я ничего не мог с собой поделать. «Возьми себя в лапы, старина». Я сделал усилие, поднялся и пошел по уступу в сторону. Как я и думал, склон здесь был не такой страшной крутизны — обычная гора, с которой можно спуститься. И я сделал шаг с уступа.
Снизу, из долины, подул ветерок и принес множество запахов, в том числе запах живых существ, вероятно, коз, хотя никаких коз там не было и я не заметил никакого движения, кроме бликов на пруду, но почему-то не почуял ничего похожего на запах воды. Земля была твердой и высохшей, на ней росли одни колючие кактусы — от них я старался держаться подальше, — а ближе к подножию сучковатые кусты толокнянки. Я остановился и поднял на один из них ногу. И вот сюрприз — ничего не вышло. Очень странно: во-первых, я поднимал в последний раз лапу очень давно, и во-вторых, у меня всегда имеется запас на случай, если необходимо что-то пометить.
Спустившись на равнину, я направился к пруду, который все так же поблескивал вдалеке. Ровная местность, так почему бы не наддать? Я умею бегать разными способами, но только один бег мой фирменный, только им я могу бежать целую вечность. Фирменным его называет Берни. И я пустился своим фирменным бегом, быстро сокращая расстояние между собой и прохладной голубой водой. Но тут заметил еще одну странность: кроме того, что мне нечем было пометить местность — и это меня порядком обескураживало, — расстояние совсем не сокращалось! Пруд продолжал поблескивать, но будто отдалялся от меня. Я еще прибавил скорость, и пруд тоже. Я замедлил бег, он поступил так же. Между тем равнина оказалась не такой уж большой — это тоже факт, — и холмы на противоположной ее стороне с каждым моим шагом делались все ближе. «И что из этого следует?»
Я не знал. Просто двигался вперед. Когда почувствовал, что голова у меня слегка повисла, поднял ее. Пруд от меня убегал, холмы приближались. В чем же дело? И вдруг я вспомнил, что Берни говорил о подобных вещах. Но что он конкретно сказал? Я изо всех сил пытался восстановить в памяти его объяснение, когда пруд вдруг перестал блестеть голубым и куда-то исчез. Осталась одна голая равнина — с камнями, песком, кактусами и прочими колючками. Я преодолел последние метры ровного пространства и оказался среди холмов. Тень птицы выписывала передо мной замысловатые узоры.
Какое-то время я еще испытывал жажду, затем перестал — в нашем деле надо быть закаленным. Я забирался на холмы, спускался с холмов, обегал холмы. И солнце тоже не стояло на месте — скользило по небу вниз, отчего удлинялись тени на склонах. Что же до тени птицы, она пропала. Я чувствовал себя прекрасно — может, и не совсем тип-топ, но близко к этому. Ветерок овевал морду и приносил запах дыма, и от этого мне стало еще лучше…
Бам! Что-то ударило меня сзади и повалило на землю. Я кувыркнулся и, перевернувшись, понял, что смотрю туда, откуда прибежал. И вот он передо мной, козел — жует, как у них принято. У меня разом исчезло хорошее настроение. Я зарычал, он в ответ заблеял, и этот звук напомнил мне та-та-та стрельбы из автоматического оружия, только тоном ниже. Козел опустил голову. Я никогда не испытывал дурных чувств по отношению к их племени, но в этот миг все изменилось: мне очень не понравилось его «та-та-та» блеяние, его жидкая бороденка — вообще не люблю жидких бород — и еще… что еще мне не понравилось в козле, не успел додумать, потому что он снова пошел на меня. Но на этот раз я был готов.
«Вот так-то лучше, сеньор козел», — подумал я, стоя над ним. Козел лежал на земле и, на мой взгляд, выглядел довольно глупо. Я гавкнул ему в морду. Он снова проблеял, но уже не на манер «та-та-та». Его блеяние мне сказало, что козел сдался. Он с трудом поднялся на ноги и как-то неловко побежал прочь.
Я глядел ему вслед. И не один: на холме появилась девчонка в сомбреро и что-то прокричала козлу. Он повернул в ее сторону. Девочка сделала несколько шагов вниз и погрозила козлу палкой. Мне она понравилась, и я потрусил к ней. Девочка попятилась и выставила палку в мою сторону. Я продолжал приближаться, но не так быстро, а когда оказался рядом, сел.
Она посмотрела на меня и что-то сказала по-своему, по-мексикански. Девочка была худенькой, с сопливым носом и тихим писклявым голоском. Мой хвост вильнул в песке. Она опустила палку и задала какой-то вопрос, но я не понял, что она спросила. Но почему-то стал тяжело дышать. Она спросила что-то еще. Я вилял хвостом и сопел. Девочка достала из висевшей на плече кожаной сумки пластиковую бутылку и жестяную чашку. О, вода! Только теперь я прочувствовал, насколько меня мучает жажда. Требовалось попить, тотчас же, ни секунды не медля. Хотя, положа руку на сердце, как любят выражаться люди… мне пришла в голову мысль, что если бы у людей было больше рук, они бы… тут я совершенно запутался, да, может, это была вовсе и не мысль, и вообще все это совершенно не важно. Смысл таков: когда тебе чего-нибудь очень хочется, самый верный способ получить желаемое — держать рот на замке. Так говорит Берни. Это также означает сидеть смирно. И я сидел смирно.
