Она сняла сомбреро, просунула личико между прутьями и прошептала:
— Джет. Pobre
[41] Джет.
Я вообще люблю детей, а эта девочка мне с самого начала понравилась.
28
— Pobre Джет, — повторила она. У нее были красивые глаза, большие и темные. Я подошел к решетке. Она погладила меня по голове. — Pobre Джет. — Джет — это я. Чет-Ракета. Но что такое Pobre? Может, ее имя? И она хочет сказать, что мы с ней приятели? В этом был смысл.
Она коснулась намордника на моей голове, пробежала пальцами по ремешкам, застежкам и прочим фиговинам, которых я не видел, а только чувствовал. Ее лицо застыло, стало задумчивым, и это напомнило мне лицо Берни в те моменты, когда он погружается в размышления. Ее мысли витали в воздухе. Я не понимал, о чем они, но по ощущениям она думала очень похоже на Берни. Вот так раз! Эта девчонка по имени Побре напомнила мне напарника. Как странно. Она такая маленькая и совершенно по-другому пахнет. Запах Берни — смесь яблок, бурбона и соли с перцем — принадлежал ему одному. А Побре пахла больше медом и розовыми цветочками толокнянки, оказавшимися на поверку довольно вкусными. Я понял, что не только хочу пить, но еще и голоден. Но это показалось мне совершенно не важным. Важно было другое — странное сходство между Берни и Побре, такими разными на вид.
Побре огляделась. Тихий вечер, небо окрасилось в пурпур, только над дальним склоном полыхают огненные полосы. Вокруг никого, только мы. Девочка встала на колени, положила сомбреро на землю, затем поднялась. Она была из тех людей, которые так изящно двигаются, что трудно оторвать от них взгляд.
— Silencio, Джет, silencio
[42], — проговорила она. Я не успел сообразить, что хотела сказать Побре, как ее рука потянулась мне за голову, повозилась там секунду-другую, а затем — затем этот ужасный намордник упал с моей головы. И Побре отбросила его в темноту — прочь из моей жизни.
Я тряхнул головой — ох как хорошо! — и прижался к девочке сквозь прутья решетки мордой. Она погладила меня маленькой мягкой ручонкой между ушами. Мой хвост раскачивался со скоростью милю в минуту, то есть очень быстро. Побре рассмеялась — как приятно было слышать ее низкий, журчащий смех, — а потом посерьезнела.
— Почему бы и нет? — Она привстала на цыпочки — эта картина всегда меня удивляла: ведь люди, даже стоя всей ступней на земле, едва сохраняют равновесие, а тут еще поднимаются на носки, — и потянулась вверх. Раздался скрип, негромкий лязг, и дверь клетки распахнулась. Я, сам не знаю почему, остался на месте.
— Иди, Джет.
Я вышел из клетки, и ничего плохого не случилось — например, не грянули выстрелы. Я был свободен как ветер.
Побре потрепала меня по спине.
— Libre
[43].
Я лизнул ее в лицо. Оно оказалось солоноватым на вкус. Она отвернулась и снова рассмеялась. И еще продолжала смеяться, когда на дороге показался свет фар.
— О нет! — воскликнула девочка. Ее глаза и рот широко открылись, и я почувствовал запах страха. — Папа! — Она бросилась к холмам. Я, конечно, побежал за ней. Но она остановилась и обхватила мою голову руками. — Нет, Джет, нет.
Что это значит? Мне нельзя идти с ней? Фары приближались. Побре кинулась в темноту. Я колебался, ждал, чтобы в голову пришла какая-нибудь мысль и можно было на что-то решиться. В этот миг фары осветили меня и ослепили своим сверканием. Я тоже бросился наутек, только в другую сторону, в сумрак за клеткой.
Фары все приближались, похожие на два желтых глаза — злых глаза, подумал я, ломая голову над тем, что бы это значило. Дребезжащая старая машина подъехала к складу и остановилась. Из нее вышел мужчина, но не заглушил мотор и оставил свет включенным. В лучах фар я его хорошо рассмотрел: коротышка с серебряными зубами и огромными руками. Я не почувствовал к нему ни малейшей симпатии и замер, не шевелясь, в темноте.
Он направился к двери рядом с погрузочной платформой и уже начал ее открывать, но помедлил и повернул в мою сторону. Я отпрянул, заскочил за дальний угол склада и только высунул голову, чтобы наблюдать.
Мужчина, тот самый фермер, отец Побре и, не иначе, бандюган, подошел к клетке. Резко остановился, выкрикнул что-то непонятное, качнул туда-сюда дверью, ударил кулаком в ладонь и снова закричал. Затем он увидел лежавшее на песке сомбреро, и я догадался, что это плохо. Подобрав сомбреро, он разразился бранью. И все еще кричал, когда его взгляд упал на меня.
Или мне так показалось. На самом деле я остался незамеченным. По ночам зрение людей становится хуже, их глаза почти не работают — я убеждался в этом не раз. Фермер грохнул дверью клетки, пошел к складу и, не выпуская из рук сомбреро, скрылся внутри.
Я вышел из убежища. Мне нужно было получить это сомбреро. Вопрос заключался в том, как это сделать. Я понятия не имел и старательно прислушивался, надеясь, что во мне зазвучит голос Берни и сообщит план. Но внутри царила тишина. Однако пока я, сбитый с толку, стоял, в воздухе снова почувствовался бьющий в нос запах. Это был специфический запах Пинат. Я пошел по следу — это оказалась самая простая охота за всю мою службу.
Запах с каждым шагом становился все сильнее и в конце концов привел меня к двери, за которой скрылся серебрянозубый фермер. Он оставил ее открытой. Я задержался на пороге и заглянул внутрь. Это называется проводить реко… рекон… реко…гносцировку или что-то в этом роде. По словам Берни, эта самая реко… — важная часть нашей работы. А если он это утверждает, значит, так оно и есть.
Что я увидел? Огромное пространство с грязным полом, освещенное несколькими повешенными там и сям лампочками без плафонов, в основном пустое, кроме нескольких ящиков, небольшой клетки с обезьяной — из породы злобных, я знал о таких из программы на канале «Дискавери», они, кажется, называются бабуинами. Но самым важным было то, что весь дальний конец склада занимала другая клетка, образованная натянутыми от пола до потолка цепями. В них были устроены большие ворота. Фермер подкатил к ним нагруженную доверху бананами тележку и принялся возиться с замком. За загородкой из цепей у дальней стены стояла Пинат.
Пинат! Я недурно поработал! Мы расследовали дело о пропаже Пинат. И вот она, передо мной. Что-нибудь не так? Разве что слониха не стоит, а лежит на боку, ее хобот нелепо валяется в грязи, глаза тусклые, незрячие. От этого зрелища, не знаю почему, мне стало не по себе. А вот глаза бабуина, напротив, показались очень живыми. Он смотрел на меня почти как человек, и от этого мне сделалось легче. Затем он показал мне зубы. У меня у самого большие, прекрасные, острые зубы, но зубы бабуина — это нечто.
Я снова повернулся к Пинат. Даже лежа на полу, она казалась огромной — стоявший рядом коротышка с серебряными зубами был не выше ее бока. Он освободил задвижку, положил сомбреро Побре и открыл ворота. Я подумал, что Пинат сейчас поднимется и ринется в них. Но она продолжала лежать. Я бы, уж поверьте, в ее положении поступил совсем по-другому. И вдруг я обнаружил, что оставил порог и неслышно крадусь по складу. Потому что хочу взять сомбреро Побре. Это сомбреро было чем-то важно, а вот чем, это Берни сразу поймет. Моя задача доставить сомбреро ему, просто и ясно. Таким образом я понимал расследование.
