Однако, беспокойство мое нарастало. Что-то было не так в окружающем пространстве, в кружеве радиоволн, почему-то слишком тесно оплетавшем этот район. Причины беспокойства были мне непонятны, но интуиции своей я доверял полностью, а посему перешел на шаг и усилил контроль над окружающей живностью. Возможно только поэтому я заметил аборигена, спрятавшегося у основания одного из высоких буро-зеленых червей. Анализатор сработал быстрее памяти. Аборигенка. Около двух с половиной тысяч циклов этой планеты. В отношении средней продолжительности жизни среди этой расы — совсем юная. Детеныш. Она давно заметила меня, но находится в глубоком шоке и на контакт самостоятельно не пойдет. Ну и, слава богу. Я собирался было продолжить путь, как неприятная мысль кольнула внутри: «А чего, черт возьми, она боится? Я выгляжу как обыкновенный абориген. К тому же, ее шок начался задолго до моего появления рядом. Она чувствует опасность, которую я лично не ощущаю. Какую? Надо бы разобраться перед тем, как продолжать путь дальше»
Я помедлил еще немного, взвесив все за и против, и начал постепенно приближаться к детенышу. Молодая самка. Еще не может давать потомства. В переводе на мои года — она была бы ровесницей моей дочери. Неприятное чувство засосало внутри. Как я могу сравнивать эту зверушку со своим ребенком? Я обругал себя, но не помогло. Неприятное чувство похожести ситуации не ушло, а только усилилось. Тогда дочь тоже сидела на полу и кричала об опасности, а я не понимал ее страха… пока не стало слишком поздно.
Детеныш испуганно взглянул на меня.
Включив ретранслятор, я мысленно взмолился всем техническим богам, чтобы в его памяти оказался язык этой слабой расы. Техника опять не подвела, судя по тому, что после моих успокоительных слов, детеныш снизил уровень шоковых гормонов и с надеждой взглянул на меня. Да, черт побери, я прочитал в этих глазенках надежду.
Затем детеныш что-то залопотал, сбиваясь, и то и дело, выделяя обильную слизь и влагу. Это было проявлением сильных эмоций, насколько я помню справочник. Из ее слов я понял весьма примерно, что ее тут или бросили, или забыли. Очень опасное место, тут скоро будет испытание чего-то непереводимого с местного тарабарского, однако в итоге тут не останется ничего живого. Она не знает куда бежать, и боится, что уже все равно не успеет. Еще она спрашивает, не знаю ли я дорогу. Информации немного, но суть я уловил. Опасность мне не привиделась — что-то действительно должно произойти. Именно в этот момент я уловил еще одну еще заметную воздушную цель — она мчалась на огромной скорости, по баллистической траектории, напоминая сошедший с орбиты неисправный спутник. Причем, мчалась, зараза, практически прямо на нас.
Электроника обработала цель за сотую секунды и предоставила подробный анализ: наличие высокорадиоактивных компонентов общей массой, превышающей критическую. Значит, местные зверушки освоили энергию распада атомов и, как и полагается безмозглым существам, проводят испытание прямо на поверхности планеты. Сам по себе, взрыв при распаде ядер, не был способен повредить мне, если бы я был надежно укрыт полем, но детеныш, особенно с таким обилием нестабильной слизи в организме был явно обречен. Ситуация опять, до боли, напомнила мне ту, которую я старался забыть бессонными кошмарными ночами и поэтому я сделал то, что никак не мог ожидать от себя еще пол цикла назад — расширил поле и окружил им не только себя, но и местную самочку, а также часть водянистого червяка, у основания которого мы сидели. Полумрак базис-поля отрезал все опасные части спектра вспышки от взрыва и пропустил мимо себя взрывную волну. Опасность миновала, и я был благодарен детенышу за ее предупреждение. Застань меня этот взрыв врасплох, я бы мог быть серьезно травмирован. Собравшись было уже отключить поле, я внезапно осознал, что тем самым убью эту молодую самочку, что смотрит на меня сейчас своими темненькими глазами с такой надеждой и восхищением. Оставшаяся радиация будет смертельна для нее еще очень продолжительное время. Достаточно продолжительное, чтобы у меня истекли все сроки возвращения домой. Задание было выполнено ровно наполовину — после такого взрыва от зонда явно не осталось серьезных фрагментов, но как я мог вернуться обратно, оставив умирать свою спасительницу здесь?
Даже вакуума космоса она не сможет выдержать достаточное для путешествия время. Какие же нежные эти создания.
Я еще раз посмотрел в ее глаза. Вспомнил глаза дочери. И решился.
Расстегнул пояс с генератором поля и одел его поперек ее смешного туловища, из которого крестиком торчали отростки четырех конечностей. Я не принял во внимание, что вместе с тем моя маскировка испарилась и сейчас детеныш видит мой настоящий облик. Однако, я не видел в ее глазах тени страха. Она придвинулась поближе и погладила меня лапкой. Внутри у меня что-то защипало: «Вот — когда выйдешь к своим, нажми здесь и здесь. И поле отключится. Ты будешь в безопасности до этого момента. Иди».
Я надеялся, что транслятор переведет это адекватно. Детеныш кивнул одним из своих отростков. Вероятно, поняла. Я набрал код капсулы. К черту правила. Нарушение серьезнее, чем отдать в руки аборигену генератор поля, трудно было придумать. Карьера десантника на этом возможно была завершена, и хорошо еще если верховный арбитраж не признает тут общегражданскую вину… Но, черт побери, я был счастлив.
Во имя здоровья нации
У Джона Смита в последнее время регулярно возникали мысли о запретном. Как и большинство офисных клерков, он периодически маялся от ощущения собственной никчемности, и, как следствие, в нем достаточно часто просыпался бунтарский дух. Не до той степени бунтарский, чтобы возглавить какое-нибудь гипотетическое революционное движение, но достаточный для того, чтобы его начинали возмущать многочисленные объявления и агитационные листовки о «Здоровье нации».
«Какого черта они будут запрещать мне, что мне можно делать и что нельзя со своим же собственным телом?» — думал он иногда, в приступе очередного возмущения. А еще эти ежеквартальные проверки здоровья, с обязательными к исполнению «советами» медицинских программ, выполнение которых контролировала и работа, и «общественность», в виде соседей. Нет, конечно, ему как-то повезло, когда на одной из проверок нашли забарахливший сердечный клапан и по страховке заменили сердце на новое, выращенное на основе его же генов, но именно для этого его работодатель и делает ежемесячные отчисления в фонд здоровья, чтобы ему проводили такие операции по первому требованию. При чем тут запреты?
И все чаще и чаще его мысли обращались к запрещенным законом препаратам — не из желания попробовать и даже не из пустого любопытства «как же именно они действуют», а исключительно по той причине, что именно это носило гриф «запрещено» и иногда даже «незаконно».
Конечно, Джон Смит был осторожным человеком. Он понимал, что бегать по городу в поисках таинственных дилеров запрещенных веществ — поведение крайне неразумное и очень опасное. Во-первых, шансы наткнуться в этом случае на переодетого агента департамента Службы Охраны Здоровья в компании с полицейским были куда выше, чем найти настоящего дилера, а во-вторых, настоящие дилеры, как известно, составляли костяк преступности города и случайных покупателей рассматривали, в первую очередь, в качестве беззащитных кошельков на ножках, готовых расстаться с определенной суммой денег за которую вовсе не обязательно еще что-то отдавать. Все равно беззащитное офисное существо никуда жаловаться не побежит. Хотя, история знала пару курьезных случаев заявлений в полицию о неподобающем поведении дилера, что всегда заканчивалось тюремным сроком для самого автора заявления.
