Сегодня Кронберг пришел, сильно прихрамывая, перенес
какую-то операцию на позвонках, а это отразилось на правой ноге, но глаза
лихорадочно блестят, на щеках болезненный румянец, такое я нередко видел у
многих членов Высшего Совета, когда перебирают с допингами.
— Юджин, — велел он, — загляните ко мне.
— Слушаюсь, шеф!
Через пять минут я входил в его кабинет. Кронберг кивнул в
сторону экрана, я сразу же открыл нужный файл и раскрыл его на всю стену.
Вообще-то можно перебрасывать файлы, как и переговариваться, не выходя из
кабинетов, блютуз позволяет общаться «мысленно», хотя это не совсем передача
мысли в строгом понимании слова, но все мы предпочитаем еще и визуальный
контакт с говорящим.
Да и не стоит пока раскрываться перед служащими низшего
звена. То, чем мы владеем, является мощным оружием, и нельзя его выпускать в
мир, не придумав защиты. А мы еще не придумали.
Кронберг внимательно следил за раскрывающимися данными, я
давал пояснения как в диапазоне радиосигналов, именно это простой народ будет
называть передачей мысли, так и вербально. И даже поводил передними
конечностями, что вроде того, как читающий шевелит губами.
— Быстро, — сказал он наконец с
облегчением, — а то уж слишком серьезный там созрел нарыв…
— Восток — дело тонкое, — ответил я
скромно. — Но, к счастью, там уважают силу. Так что никаких протестов,
заметили?
— Заметил, — сказал он. — Главное, не так уж
много и погибло. Зато какой результат! Отличная работа, Юджин. Правду говорили,
что вы при всей гуманитарности умеете действовать быстро и жестко, если того
требует обстановка.
— Был выбор, — пояснил я, — погубить эти три
с половиной тысячи сейчас или же три с половиной миллиона через две недели!..
Он недобро усмехнулся.
— Другой бы долго жевал сопли и рассуждал о
неприкосновенности человеческой жизни, а в результате промедления погибли бы и
три с половиной тысячи, и три миллиона!.. Вы молодец, это не комплимент. Вы
становитесь настоящим сингомэйкером.
— Спасибо, — ответил я польщенно. — Знаете, я
долго думал над этой проблемой, вспоминая ваш со мной разговор…
— И что интересного надумали?
Я развел руками.
— Разве сейчас тот, кто упорно и настойчиво учится, а
потом много работает, постоянно повышая квалификацию, не зарабатывает больше
бездельника, что в школе прогуливал уроки, потом был активным футбольным
фанатом, а все свободное время просиживает перед телевизором с банкой пива в
руке? Что-то бездельнику и сейчас не дают неограниченный кредит в банке, не
открывают перед ним двери в элитные клубы, не приглашают на презентацию нового
авиашоу, открытие газопровода или встречу английской королевы!
Кронберг усмехнулся, произнес поощрительно:
— Так-так…
— Глупо и безнравственно, — продолжал я
приободренно, — рассчитывать, что при достижении сингулярности это
нормальное положение вещей, сложившееся в любом обществе совсем не зря, вдруг
изменится! Здесь нет никакой дискриминации или ущемления чьих-то прав. Все
правильно: первыми вступаем в сингулярность мы, члены организации, а уже потом
будем смотреть, кому приоткрыть дверцу, а кого и оставить в прежнем и, надо
сказать честно, довольно уютном мире.
Кронберг внимательно слушал, я все время чувствовал на себе
его острый взгляд, высвечивающий во мне все закоулочки.
Когда я умолк и застыл в ожидании приговора, он еще
помолчал, со вздохом нажал кнопку на столе. Я услышал, как по-военному четко
прозвучал голос:
— Слушаю, шеф.
— Изменение в заказе, — произнес Кронберг.
— Слушаю!
— Набирайте не шесть годных, — сказал он, — а
семь.
Ответ прозвучал несколько озадаченный:
— Да, шеф, но… это задержит еще на месяц! Даже
лабораторные образцы почти все идут в брак.
— И все же, — повторил Кронберг, — доставите
сюда, когда наберете годных семь. Даже если на это уйдет еще пять миллиардов
долларов.
— Слушаюсь, шеф!
Кронберг снова нажал кнопку, я ее не видел, но по
характерному движению руки понять можно многое, я застыл чуть ли не по стойке
«смирно», сердце колотится, то ли сейчас тайком расстреляют и закопают, то ли
похлопают по плечу и скажут: иди в подвал, работай. Но теперь оттуда не
выпустят, раз уж все тайны узнал…
А насчет седьмого чипа страшусь даже строить догадки.
Этот день никогда не забуду: я докладывал Кронбергу о мерах
по сдерживанию инфляции в странах Европы, когда у него на запястье звякнул
мобильник. Поморщившись, он поднес руку к уху. Я видел, как меняется его лицо,
буквально начинает светиться изнутри радостью.
— Прибыли?.. Сколько годных?
Я уловил в его обычно бесстрастном голосе сильнейшее
напряжение. Выслушав, он непроизвольно кивнул, словно собеседник его видит, а
может, и видит, сказал чуть теплее:
— Хорошо, хорошо… а Данциг?
Я сидел смирно, даже не шевелился, чтобы не отвлекать, а
Кронберг, дослушав, опустил руку и сказал взволнованно:
— Юджин, пойдемте. Ради этого момента я жил…
Перед входом в здание стоит очень непростой автомобиль, на
таких инкассаторы возят мешки с деньгами, из распахнутых настежь дверей трое
мужчин вытаскивают ящики. Я с изумлением узнал Макгрегора, Штейна и Гадеса, а
помогал им охранник. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глазах я увидел
сильнейшее удивление.
Из кабины медленно вылез очень старый человек, лицо
показалось знакомым, но сколько я ни перебирал мысленно портреты великих
ученых, не признал. Он перевел дыхание, охранник по кивку Кронберга подбежал к
нему и, почтительно поддерживая под руку, повел в здание.
Ящики занесли, машина развернулась и ушла, я послушно шел за
Кронбергом. Он потер руки.
— Сейчас Гордон переведет дух и… приступим!
— К чему? — вякнул я осторожно.
— В ящиках — «багровые».
— Ага, — сказал я, — ну так бы и сказали…
Он нервно дернул щекой.
— Не сердитесь, я тоже на взводе. Это
сверхзасекреченные чипы по двухнанометровой технологии. Да-да, те самые…
Я не поверил:
— И все годные?
Он поморщился.
— Из первой партии, там была тысяча, отобрали семь.
Вообще-то годных было вроде бы восемь, но один я велел уничтожить.
— Из суеверия? — сострил я.
Он дернул щекой.
— Во избежание. Нас все-таки семеро.
Голос его дрожал, он все время то поводил плечами, то
потирал ладони.
