— Догадались? Верно, вам открыв??ем допуск на этаж выше.
На самом деле мы занимаемся не столько благотворительностью, хотя это выглядит
именно так, а… убираем помехи с дороги научно-технического прогресса. Хотя да,
это и на конечном этапе выглядит как благотворительность, ибо только прогресс в
состоянии избавить человечество от нищеты, голода, болезней и преждевременных
смертей. А благотворительность в чистом виде — глупость. Конечно, мы можем
развозить в голодающие страны зерно и медикаменты — и развозим! — но
это не лечение болезни, а лишь примочки, чуть-чуть снимающие боль.
Я сказал торопливо:
— Ну да, вы говорили, что голодающим даете не рыбу, а
удочки.
Он кивнул.
— Что-то в этом роде. И останавливаем тех, кто
попытается мешать местным ловить рыбу. Останавливаем, как вы уже знаете по
своей работе, не насильственно, а стараемся отвлечь на другие цели, разжигаем
иные интересы. Конечно, могли бы и силой, мы не слюнтяи, как можно подумать
изначально, но силовые методы неэффективны! Эффективнее, как у вас сказано в
ваших работах, когда человек сам рвет жилы, развивая свой бизнес.
Я слушал, слушал, и, как недостающие обломки хитрой
головоломки, многое становилось на свои места. Не только я занимаюсь делом, но
и все сотрудники. Не симптомы лечим, а боремся с самой болезнью. А иногда
успеваем даже предотвратить. Вообще-то главная задача медицины — не
лечить, а предотвратить заболевание.
— Благодарю за доверие, — сказал я с чувством.
Он хитро прищурился.
— Признайтесь, уважение к нашей организации повысилось?
Я замялся, затем кивнул.
— Честно говоря, сперва относился к ней не совсем
серьезно. Ну, как ко всем благотворительным. Ценил только за высокую зарплату.
А теперь уважаю по-настоящему.
Он наконец сел, откинулся на спинку кресла, довольный,
только что не заурчал, как сытый кот у камина, некоторое время изучал меня с
удовольствием на лице, наконец изрек:
— Хорошо, идите! Помните, теперь вам придется решать
задачки потруднее. И… поглобальнее.
— С удовольствием поработаю в полную силу, сэр.
Только в коридоре сообразил, что брякнул не совсем умно, а
как бы, бахвалясь, проговорился, что вообще-то работал спустя рукава.
Через месяц я получил десять тысяч долларов, что повергло в
радостный шок. Когда Глеб Модестович сказал насчет допуска на этаж повыше, я
расценил это как рост доверия, мол, буду знать чуть больше, но чтобы
сопровождалось и такой финансовой добавкой!
На планерках-бреймстормингах по-прежнему изощряемся в
придумывании способов выхода из локальных конфликтов, мирим враждующие стороны,
находим компромиссы между группировками на Балканах, перекрываем пути наркотрафика
и нелегальных поставок оружия, рушим последние диктатуры, уменьшаем
преступность…
И хотя большинство идей, понятно, от веселого настроения или
желания щегольнуть оригинальностью, но не оставляет ощущение, что какая-то
часть предложений, пусть самая крохотная, все же обрабатывается и доводится до
сведения власть держащих. Если эта догадка верна, тогда я могу понять, почему у
нас такая сверхвысокая зарплата. Вообще-то это рентабельно: собрать вместе
яркие умы, что обычно горят на сотую часть силы в окружении обычного народца, и
заставить их тереться друг о друга, высекая яркие искры озарения.
Сегодня изощрялись на тему раскованной морали, хорошая и
приятная мишень для зубоскальства, оттянулись по полной, все-таки умнейший
собрался народ, а когда умнейший — шутки сыплются градом, все изысканные,
с двойным-тройным дном, отточенные уже в момент возникновения. Глеб Модестович
сдержанно улыбался, но глаза оставались серьезными, наконец негромко похлопал
ладонью по столу.
— Да, — сказал он в тишине, — сейчас
достаточно спокойный период. Если не считать, конечно, что Штатам придется
отступить из Ирака, что нефть продолжает дорожать, но это все заранее известно,
а значит, не опасно. Но при всем этом благополучии не стоит забывать, что такая
тишина вполне может быть взрывоопасной…
Роберт Тарасюк, профессор, доктор и лауреат множества
премий, сказал угодливо:
— Это точно, шеф.
— Вот-вот, — проронил Глеб Модестович. — Мы
должны учитывать, что ситуация может резко измениться….
— Золотые слова, — сказал Тарасюк с
восторгом, — да, мы все должны это учитывать и постоянно работать над
этим!
Глеб Модестович перевел взгляд на меня.
— В старые времена во флоте первым давали высказаться
самому младшему. У вас, Евгений Валентинович, какие-то предложения есть?
— По какому вопросу? — спросил я.
Он обвел взглядом присутствующих. Они все смотрели уже на
меня. Смотрели требовательно, я чувствовал, как начинаю взмокать.
Глеб Модестович сказал медленно:
— Обществу нужно постоянно подбрасывать что-то, иначе
дурная энергия будет прорываться, как теперь любят говорить, непредсказуемо. А
стабильному обществу не нужны ни забастовки, ни стихийные демонстрации, ни
акции протеста… неважно, против чего эти акции.
Я подумал, спросил осторожно:
— А если мы сами организуем эти акции?
Он ответил незамедлительно:
— При условии, что они будут под нашим контролем.
— Это можно, — сказал я. — Например, во всем
мире наблюдается ужасающая дискриминационная политика насчет заселяющихся
гостей…
Тарасюк надулся и прервал недовольно:
— Это где же? Это в каком же, простите, месте?
Глеб Модестович вскинул успокаивающе ладонь.
— Тихо-тихо, дорогой Роберт Панасович. Это наш юный
друг уже подает, как это будет… э-э… подаваться в СМИ. Верно?
Я кивнул.
— Да. Я вчера вернулся из Ярославля, два дня прожил в
хорошем отеле. Даже очень хорошем, элитнейшем! Пять звезд, надо же… Но, увы,
даже там я с прискорбием обнаружил разделение гостей по дискриминационному
признаку. Представьте себе, мужчин селят отдельно, а женщин — отдельно!
Это в наше-то просвещенное время, когда уже сто лет как даже в школах ввели
совместное обучение мальчиков и девочек!
Я говорил с подъемом, после подъема жалованья и жаркого
романа с Эммой чувствовал себя намного увереннее. Судя по прищуренным глазам
Глеба Модестовича, он все понимает, принимает и одобряет. Закомплексованный
работник будет держаться зажато, рискованную мысль не выскажет, а именно в ней,
возможно, и нашлось бы ценное зерно, так что эта педагогическая мера сработала.
Кто знает, возможно, Эмма работает по особому контракту, проверяя сотрудников,
но вряд ли признается. По крайней мере, вот так сразу.
Сотрудники начали задумываться, вон у Арнольда Арнольдовича
брови сдвинулись над переносицей, а лоб Ореста Димыча избороздили глубокие
морщины.
