— Телефончик? Так, на всякий случай.
Арнольд Арнольдович усмехнулся.
— Я еще комплимент пытался всобачить, мол, зря мне
морду закрывали. Я бы смотрел на ее милое лицо, и любая боль отступила бы!.. И
знаешь, что она сказала?
— Что?
— Это, мол, меня самого спасали от ее вида. Она, помимо
того, что в маске, нагруднике из брезента, резины и наморднике, еще и в
водолазных очках, на голове и на ушах зеркала и прочие причиндалы. Увидел бы,
заикой стал.
— С чувством юмора, — ответил Тарасюк. — В
самом деле дай адресок. Ну, и что потом?
Арнольд Арнольдович сказал с тоской:
— Через месяц начнется самое страшное. Сейчас вот надо
ждать, пока мясо приживет. Как видишь, жрать могу только жиденькую манную
кашку. Потом предстоит новая сдача анализов, а через пару дней в одной
операционной под общим наркозом вырубят молотком и зубилом кусок кости из
бедра, а потом в другой операционной уже под местным наркозом этот кусок будут
приживлять в том месте, где у меня в челюстях просела «проклацанная» протезом
кость. Если не сдохну и если все приживется… а шанс один из трех, то через
полгода операцию повторят…
— Зачем?
Арнольд Арнольдович вздохнул.
— В моем возрасте кости не только проседают.
Истончаются — вот главная беда. Так что надо наращивать их не только
вширь, но и ввысь. А это делают в два этапа. Если и во второй раз все
приживется, то еще через полгода в эти приросшие кости вобьют штыри. Если и они
приживутся, то дадут с полгодика, чтобы заросло, а уже затем на них насадят
металлокерамические зубы.
Тарасюк молчал и смотрел на Арнольда Арнольдовича с
жалостью. Я поймал себя на том, что тоже смотрю с брезгливой жалостью. Сколько
Арнольду Арнольдовичу, уже семьдесят?.. Да какого хрена так себя мучить,
сколько ему там осталось жить, все старики ходят с протезами, и ничего,
нормально.
Он словно уловил мой взгляд, обернулся и посмотрел очень
внимательно.
— А что скажете вы, Евгений Валентинович? Только
откровенно!
Щас, мелькнула у меня мысль, так и скажу откровенно, что
думаю.
— Вы отважный человек, — ответил я. — И
мужественный. Всем нам подаете пример. Надо жить, а не доживать. А с
холодильниками и стиральными… Не отказались же от них? Совершенствовали,
совершенствовали, так и зубы будут имплантировать когда-то не в пять приемов в
течение полутора лет, как вот получается с вами, а за полчаса в районной
клинике. Всем желающим!
Он улыбнулся.
— Молодец, Евгений. Хорошо ответили. Вы, правда, так не
думаете, я догадываюсь, что' мысленно ответили на самом деле, я был в вашем
возрасте и знаю, как смотрят на семидесятилетних, но сказали правильно. Это
главное. А второе, хороший пример насчет холодильников и стиральных. Сейчас
холодильники сами заказывают в магазинах продукты, а стиральные машины лучше
тупых хозяев определяют, как бережнее постирать ту или иную вещь. Будет то же
самое и с зубами. И не только с ними.
Я открыл рот возразить, что ничего такого не думал, но
наткнулся на его насмешливый взгляд и захлопнул пасть. В самом деле, он был в
моем возрасте и знает, что думаю я, а вот я пока не могу заглянуть под его
черепную коробку. Главное, чтобы он хуже относиться ко мне не стал. Все-таки он
всего на ступеньку ниже, чем Глеб Модестович.
И на несколько выше, чем я.
Когда возвращались из кафе, медленно и неспешно, дескать,
сытые не бегают трусцой или как еще, Арнольд Арнольдович поглядел на меня и
сказал Жукову громко:
— А еще я хорошо запомнил слова моего учителя, в свое
время они меня поразили, как гром с ясного неба… Он сказал, что не подал бы
руку себе двадцатилетнему, не захотел бы разговаривать с собой тридцатилетним!
Даже сорокалетний абсолютно неинтересен ему, себе нынешнему…
Жуков поинтересовался:
— А сколько ему было?
— Да где-то под семьдесят, — ответил Арнольд
Арнольдович. — Но дело не в годах, а в количестве линек. В двадцать лет он
качал железо и был спортсменом, в тридцать лет ушел в другую крайность и стал
йогом-вегетарианцем, в тридцать пять боролся за независимость Украины, в сорок
лет рвался выстроить заслон против наступления проклятого НАТО… Разве что с
шестидесятилетним собой он еще пообщался бы, но уже со снисходительной
усмешкой. Тот еще в плену старых иллюзий, традиций, искренне считает какие-то
идеи абсолютно верными и с пеной у рта будет защищать их, считая критиков
недоумками и подлыми врагами…
Жуков покосился в мою сторону, весело оскалил зубы, но
хмыкнул с недоверием.
— Да, я уже понял, к чему привел ты такой пример. Но
Евгению Валентиновичу пока такое говорить рано.
Я спросил обиженно:
— Почему?
— Жестоко, — ответил Жуков.
Цибульский кивнул, глаза смеялись.
— Но я не скажу дальше, — сказал он,
поддразнивая. — Дальше Евгений сам додумает. Если, конечно, для думания
нащупает верный путь.
Тарасюк все чаще щеголяет атлетической фигурой. В последний
раз, как я заметил, исчезли его выпирающие ребра, зато стала заметнее грудь. Он
подкачал ее то ли гантелями, то ли вставил имплантаты, но теперь фигура просто
на загляденье. Говорят, родился рахитом, грудная клетка была искривлена, и вот
только теперь, через восемьдесят лет, прошел курс коррекции, когда концы одних
ребер обрезали, другие подогнули и закрепили, убрали сало и жир с боков так,
чтобы там вообще больше не нарастало.
В последний раз он появился, щеголяя тяжелой нижней челюстью
и массивным раздвоенным подбородком. Я невольно признал, что да, красиво, из
хилого интеля превратился в мускулистого супермена, а желваки, размером с
кастеты, так и играют под ровной молодой кожей.
Только не понял, на фига этому старому пердуну такое молодое
тело? Не понимаю. Убейте меня, не понимаю.
Эмма поймала меня на том, что задумчиво смотрю ему вслед,
расхихикалась, повисла на шее, потом ухватила за руку и потащила, потащила,
обещая показать нечто совсем уж необыкновенное.
— Раздевайся здесь, — сказал я, слабо упираясь.
Она хихикнула снова.
— А что ты еще не видел?
— Ты умеешь показывать по-разному, — вывернулся я
с ответом, — уж и не знаю, где тебя такому научили.
— Все сама, — заверила она горячо, — все
сама! Вот такая я талантливая.
Она протащила меня через двор к зданию на другой стороне
сквера. Я отшатнулся было от вывески, в которой сказано что-то про
экстремальную хирургию, но Эмма пищала, толкала, пихала, тащила и волокла, пока
не всобачила в просторный уютный кабинет, мало похожий на медицинский, слишком
много роскоши и гламура, хотя какие-то намеки на врачебность присутствуют.
