— Значит, — сказал Цибульский въедливо, — это
все-таки отдельная категория граждан?
Я развел руками.
— Формально да. Но мы ведь работаем с проблемными или с
теми, кто в будущем может стать проблемой? Дауншифтеры — те же йоги, их
философия: плюй на все и береги здоровье. Они для нас все равно что растения.
Не обращаем внимания, а если надо, то проедем на своем танке и по растениям.
Глеб Модестович взглянул остро, мне показалось, что мысленно
отметил во мне некую скрытую черточку. Да я и сам удивился, с таким
безразличием отозвавшись о вообще-то не самых худших людях. Дауншифтеры —
это все-таки чаще всего работники среднего и высшего звена, которые умеют
добиваться успеха, скапливают капитал, а потом уходят в бесконечный и
бессрочный отпуск, проводя немалый остаток дней где-нить на берегу теплого
южного моря.
— М-да, — произнес он медленно, — вообще-то с
этой быстро растущей категорией хорошо бы поработать… По подсчетам, каждый
четвертый из менеджеров планирует стать дауншифтером!.. Но это на потом, сейчас
мы в роли пожарных, что едва успевают к очагам возгорания.
Арнольд Арнольдович первым расправился с жареной бараниной,
со вздохом отодвинул тарелку с обглоданными костями и, доставая зубочистку,
проговорил задумчиво:
— А не поразжигать ли мне национальную рознь?
Цибульский сказал укоризненно:
— Что это вы нашему Глебу Модестовичу палки в колеса
вставляете? Он, как мать Тереза, всех мирить старается в национальных
конфликтах, а вы…
— Так он в другом районе мирит, — напомнил Арнольд
Арнольдович. — Я ему там не помешаю. А когда он напримиряет, я и там
поразжигаю. Чтобы молодежи было чем заняться, да и старикам чтоб поговорить о
чем…
Странное чувство, что острят, прикалываются, но в то же
время и говорят как бы совершенно серьезно. Странное чувство юмора у наших
сценаристов мировых конфликтов.
Глава 17
Еще через два месяца Эмма, мило улыбаясь, сообщила, что Глеб
Модестович просил зайти к нему после работы. Я привычно заглянул ей за низкий
вырез, классные сиськи, о чем тут же и сообщил, а то вдруг забыла, дурочка,
предложит зайти к нему сейчас.
Она помотала головой так энергично, что башня из волос
начала рассыпаться, я бросился ловить крупные локоны, а то вдруг упадут на пол
и разобьются. Она высвободилась из моих щупающих лап, поправила блузку на
холмиках, глаза смеялись.
— Нет уж, — возразила она, — он сказал, чтобы
после работы.
— И что это значит?
Она пожала кукольно-узкими плечиками.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Она мило улыбнулась.
— Наверное, не желает отрывать тебя от дел. Видимо,
ценит!
— Да ладно, — сказал я, — знаем, что это
значит. Хорошо, не забуду.
В конце рабочего дня я постучал, услышал «войдите», толкнул
дверь. Глеб Модестович корпит над бумагами, я остановился перед столом едва не
навытяжку, это должно понравиться, но он даже не поднял головы, кивнул на
кресло:
— Садитесь, Евгений. Все ускоряется в этом мире, но и
проблемы, увы, ускоряются, если можно так сказать…
— Можно, — сказал я. — Все можно, лишь бы
понятно. А я понял. Ну, насчет ускорения.
— Ты вообще понятливый. И схватываешь на лету, как
летучая мышь.
— Спасибо. Только я предпочел бы схватывать, как
что-нибудь более красивое.
— Ну как ласточка, годится?
— А как сокол, можно?
Он улыбнулся.
— Пусть даже как орел. Это не комплимент, я тут дал
одну задачку ребятам, но хочу, чтобы и ты подключился… если будет время.
Я заверил искренне:
— Да я уже закончил с прошлой работой! Осталось только
сдать.
Он чуть улыбнулся.
— Люблю, когда от работы не увиливают, а рвут из рук!
Именно работу, а не прибавку к жалованью. Вообще-то это мечта любого
руководителя. А у амбициозного подчиненного, наверное, мечта все делать самому,
чтобы шеф увидел, насколько он силен? И что остальных надо попросту выгнать…
Я запротестовал:
— Ничего подобного! Я вообще не амбициозен. Конечно, я
хотел бы делать больше и получать больше, но я никогда ничего не делал для
того, чтобы пролезть повыше.
Он кивнул, серые глаза наконец улыбнулись, отстав от губ на
пару минут.
— Знаю. Ты просто чудо… Так вот в чем сейчас проблема.
Технический прогресс все больше высвобождает народа, а бездельничающие чреваты
для общества. Кому не дают строить, те начинают ломать. Мы и так для них
придумываем какие-нибудь бесполезные работы, но как бы значимые в глазах
общества, мы открываем новые сферы производства вроде грудных имплантатов или
резиновых кукол пятого поколения, что уже умеют имитировать оргазм, это мы
организовываем движение «зеленых» как бы против себя самих, а также движение и
слеты болельщиков, где выпускаем пар из наиболее агрессивных молодых людей…
Он говорил, я слушал, в голове начали быстро рождаться идеи,
но не перебивал, слушал, наконец он сказал с кривой усмешкой:
— Нам нужно продержать общество в мире и спокойствии
еще как минимум тридцать лет. Возможно, сорок. По самым пессимистическим
оценкам, нужно будет продержаться пятьдесят лет, но, думаю, при таком ускорении
технических решений уложимся и в сорок…
Я старался не выказывать волнение, Глеб Модестович
проговаривается, может быть, нарочито, как бы допуская меня на ступеньку выше и
заодно проверяя мою реакцию, но, как бы то ни было, в моем мозгу целый рой предположений.
Я спросил наконец осторожно:
— А почему именно такой срок?
Он чуть помедлил, пауза была совсем крохотная, но я заметил.
— За это время будут решены основные задачи нашего
развитого общества. Уровень техники будет настолько высок, в том числе —
бытовой техники, что человечество навсегда… подчеркиваю, навсегда!.. избавится
от голода, болезней и даже, как уверяют наши футурологи, от старости.
Я осторожно кивнул.
— Да, вроде бы воевать будет не из-за чего. А если и
захочется, то всяк побоится терять свою жизнь, стоимость которой неизмеримо
возросла.
Он сказал, пристально глядя на меня:
— Одно дело — красиво погибнуть в бою, когда и так
осталось десятка два-три лет, да и то последние в дряхлости и болезнях,
другое — погибнуть в расцвете сил, зная, что впереди тысячи и тысячи лет
довольства и развлечений! Как думаете, стоит нам гнуть спину, чтобы дотащить
человечество до такого дня?
Дня, мелькнуло у меня в голове. Возможно, именно про этот
день и шла речь. По идее, наша каторжная работа по охране человечества
закончится, когда в мире наступит такое изобилие всего, в том числе и здоровья,
что человек уцепится за свою вечную жизнь обеими руками, ногами, зубами и всеми
фибрами. Тем более что весь труд ляжет на плечи машин, а человеку останется
только отдыхать, придумывать все новые и новые развлечения.
