— За ваш удачный марш завтра, — провозгласил я
тост. — За то, чтобы в ваше движение вливалось все больше народу! В первую
очередь, конечно, женщин. И чтобы вы свободно могли ходить голой… простите,
обнаженной!.. по улицам городов, заходить в магазины и пользоваться любым
транспортом, не встречая препятствий ни со стороны закона, ни со стороны
устаревшей морали.
Она слушала с интересом, глаза загадочно поблескивали, затем
кивнула и поднесла край бокала к губам. Я засмотрелся, с каким изяществом пьет,
так тоже надо уметь, аристократка, я же чуть было не проглотил залпом, но
сдержался и, как и она, вальяжно опустил на стол, осушив до половины.
— Прекрасное шампанское, — похвалила она. —
Господи, да еще и коллекционное… Вы разоритесь на таких ужинах!
Я отмахнулся.
— Лишь бы вам понравилось.
Она всмотрелась в меня, губы тронула улыбка.
— Ах да, доходы от нелегальной продажи оружия уступают
только торговле наркотиками? Тогда вы можете позволить себе такое шампанское и
такой коньяк.
Я отмахнулся вполне искренне, и она, похоже, ощутила, что
для меня в самом деле абсолютно безразлично, что шампанское стоит по тысяче
долларов, а коньяк — полторы. Да и сам ужин почти столько, сколько
шампанское и коньяк, вместе взятые.
— Мужчины должны думать о работе, — ответил я,
поспешно поправил себя: — И вообще все достойные люди. Вот вы успешно
продвигаете нудизм, вы увлечены этой идеей, вон как работаете…
Она спросила встревоженно:
— Как? У меня круги под глазами?
— Нет-нет, — заверил я.
— Слава богу, — сказала она с облегчением и
добавила задумчиво: — А то я уже хотела раздеться. Ну, чтобы смотрели не
на круги.
Я чуть было не сказал, что круги вообще-то есть, так что… но
вовремя сообразил, что надо мной просто прикалываются. Она, посмеиваясь,
неспешно и красиво работала ножом и вилкой, время от времени поглядывала на
меня через огромные стекла очков.
Бутылку шампанского мы допили, в России немыслимо оставить
недопитой, и хотя мы в Испании, но привычки — вторая шкура, две другие
остались нетронутыми, как и коньяк. Взамен насладились изысканным десертом.
Потом мы неспешно пили кофе, что вообще-то не делают люди
перед сном, если в самом деле собираются спать.
Свет она погасила, оставив крохотный ночничок у двери, чтобы
не расшибить в темноте лоб, но я видел, что разделась полностью, как и я. Я
вообще всегда сплю голым, привычка, а в эту жару, как бы хорошо ни работал
кондишен, ложиться спать в белье вообще не просто сумасшествие, а некое
извращение.
Она зашла со своей стороны и, чуть откинув край одеяла,
легла, стараясь не касаться меня. Я сказал негромко:
— Спокойной ночи. Постарайтесь не стаскивать одеяло.
Это раздражает.
Она ответила так же равнодушно:
— А вы постарайтесь не лягаться.
— Я давно вышел из лягального возраста, — сообщил
я. — А еще не забрасывайте на меня ногу, хорошо? Они у вас прелесть, но
когда спокойно спишь…
— Не буду, — пообещала она, — я вообще
отвернусь. А вы не тыкайте мне в спину коленями.
— Не буду, — поклялся я.
— И пенисом тоже, — сказала она строже. — Я
устала и хочу спать. Вам, кстати, надо бы купить резиновую куклу. На той
стороне улицы есть такой маленький магазинчик…
— Завтра загляну, — пообещал я. — Для вас
захватить что-нибудь? Ну, вы понимаете, какого вида товары я имею в виду.
В полутьме ее голос прозвучал с легкой насмешкой:
— Я здесь всего на пять дней. Обойдусь.
— Смотрите, — предостерег я. — Жарко, уровень
солнечной радиации высок, а мы и на обед ели жареное мясо с острыми специями.
Да и на ужин что-то похожее…
Она пробормотала:
— Я чувствую, что ваши гормоны уже давят вам на мозг.
— Справлюсь, — пообещал я. — Спокойной ночи.
— И вам того же.
Некоторое время оба лежали совершенно ровно, как бревна,
затем я зевнул, она почесала нос, снова минут на пять-шесть тишина. Я
чувствовал, как она иногда шевелится, стараясь делать это незаметно, у самого
все зудит от желания хотя бы почесаться, но терпел, а когда уж совсем
невмоготу, повернулся на бок и поскреб ногтями голень.
В полутьме послышался негромкий задумчивый голос:
— Может быть, вам стоит попросить меня о помощи? А то у
вас что-то совсем уж странное…
Я чуть не заорал, что да, конечно, давай берись, но сдавил
себя, как жабу в кулаке, ответил сдержанно:
— Ну что вы, я никогда не принуждаю женщин.
— Я ж не предлагаю меня насиловать.
Я почти прошипел:
— Но и просить не стану. Вообще-то мастурбация не такой
уж и грех.
Она сказала торопливо:
— Только не в мою сторону!
— Не беспокойтесь…
Через пару минут молчания она спросила с интересом:
— Вы уже приступили? А то что-то не слышу вздохов.
— А вы? — спросил я. — Постанываете совсем
тихо. Я едва расслышал.
— Я не постанываю! — ответила она
возмущенно. — Я вообще ничем не занимаюсь. Мои руки поверх одеяла.
— И мои, — заверил я.
Я видел в полутьме, как она повернулась в мою сторону. На
темном лице глаза блеснули, как осколки слюды.
— В самом деле? — спросила она. В голосе
прозвучало удивление. — Как хорошо, что вы такой равнодушный к этой
ерунде. Ну, раз уж и вам не спится… почему-то, можем поболтать о пустяках. Или
о той же работе…
— Да, конечно, — ответил я. — Не спится.
Почему-то.
— Как вы полагаете, — спросила она и,
придвинувшись чуть ближе, закинула на меня ногу, — консервативная часть
общественности окажет ли сопротивление, если завтра нудисты не просто выйдут на
демонстрацию, но и после фестиваля попробуют разгуливать по улицам обнаженными?
Я едва не взвыл, когда сгиб ее горячего колена лег на мой
уже вздутый и твердый, как гранит, пенис. А она, придвинувшись вплотную,
прижалась к моему боку мягкой грудью и, блестя глазами, смотрела с великим
интересом.
Я сказал пересохшим ртом:
— Конечно, окажет…
— Почему? Во время фестиваля обещали не мешать.
— Одно дело клоуны на улицах, — ответил я
отстраненно, потому что весь сосредоточился на том месте, которое придавила
коленом, — на это время детей можно убрать в лагерь, другое…
— Жаль, — проговорила она.
— Жаль, — согласился я.
