По заключительному движению я понял, что он энтерякнул, лицо
просветлело, но не от вспыхнувшего экрана, это только в кино дисплей освещает
работающего, подобно фарам автомобиля, просто чуть-чуть расслабился и даже
улыбнулся, довольный результатом.
— Простите, — сказал он, переводя взгляд
внимательных серых глаз на меня, — что задержал. Итак, господин Черкаш,
сразу к делу, если вы не против.
— Да-да, — сказал я торопливо, — буду рад…
— Один наш сотрудник, — продолжил он, рассматривая
меня спокойно и бесстрастно, — как-то наткнулся на ваши работы, творчески
использовал одну из ваших идей… и она увенчалась успехом.
— Рад…
— Мы тоже рады. Получилось так, что мы обратили на вас
внимание. И сейчас намерены предложить вам работу.
— Спасибо, — сказал я растерянно, так как он
сделал паузу в ожидании моей реакции, — но я… гм… очень уж кабинетный
исследователь… Для любого бизнеса я камень на шее.
Он коротко улыбнулся и продолжил чуточку снисходительно:
— Я просмотрел вашу последнюю работу. Весьма, весьма…
Мне понравилось.
— Это о нерентабельности рабского труда в Римской
империи?
Он снисходительно улыбнулся.
— О нерентабельности рабского труда вообще. Ту вашу
работу я не читал, понятно, все не охватить, а вот о новейших методах
экономического стимулирования я просмотрел внимательно.
Я сказал польщенно:
— Спасибо.
— Не за что, — ответил он великодушно. — Ваша
работа того стоит. Написана простым и понятным языком, как могут излагать
только умные люди, которые знают предмет. Вы довольно зло и круто разделались с
теориями, что рабовладение пало под натиском бунтов, революций и
освободительной борьбы. А также общей гуманизации общества и всяких там
просветительных идей…
Я настороженно помалкивал, но он посмотрел на меня с
ожиданием, и я тихонько вякнул:
— Насчет просветительных идей, это касается
освобождения рабов в Северной Америке, уже девятнадцатый век.
— Но и тогда, как вы пишете, это была вовсе не
гуманитарная, как сейчас бы сказали, акция?
Я осмелился тихонько пожать плечами.
— Нет, конечно. Никакие силы не освободили бы рабов,
если это не было бы выгодно самим рабовладельцам. В историю, к сожалению,
привносят слишком много поэзии.
Он кивнул, сказал с удовольствием:
— Вот-вот, поэзии. И некоторой, я бы сказал,
идеализации. Как сверхгуманности идеалистов, настаивающих на освобождении
рабов, так и мощи революционного движения самих рабов. Вы блестяще показали,
что все делалось и делается всегда по желанию рабовладельцев, которые просто
стали капитанами бизнеса, основанного на еще более жестокой эксплуатации
«свободных людей». И сейчас эти рабовладельцы, будем говорить откровенно,
продолжают придумывать новые экономические модели, чтобы заставить «свободных»
работать еще и еще больше… Не так ли?
Я кивнул.
— Да, господин Кронберг, вы поняли совершенно верно.
Сейчас придумываются новые и новые мотивации, чтобы принудить людей трудиться
еще более каторжно. Как никогда не трудились рабы.
— И как заставить их трудиться невозможно, —
добавил он.
— Вы абсолютно правы.
— И в то же время, — уточнил он, — чтобы люди
чувствовали себя свободными делать, что сами хотят?
— Но делали нужное хозяину, — добавил я
услужливо. — Вы абсолютно правы, хозяин сейчас всего лишь называется уже
не рабовладельцем. Он сумел сложить заботу о рабах на самих рабов. Теперь раб
не только сам заботится о пропитании, одежде и жилье, но и сам спешит на
работу, старается ухватить ее побольше! Это и было всегда мечтой рабовладельца,
но осуществить смогли ее только сейчас.
— Вот-вот, — сказал он понимающе, — это и
привлекло наше внимание к вашим работам… Не только четкое и ясное объяснение,
почему рабов отпускали на свободу даже в Древней Греции и Риме, почему дикая
Европа, где рабства не было изначально, быстро догнала и обогнала, а затем и
разгромила рабовладельческий Рим, но и все остальные случаи, когда рабы в южных
штатах Америки работали гораздо хуже тех, кто получил свободу, и оказалось
экономически выгоднее дать им свободу всем… А главное, что только вы сделали
проекцию на наше время: чем выше степень свободы простого человека, тем больше
сможет сделать, поработать, дать продукции…
Я слушал настороженно, мозг разогрелся от попыток понять,
как все-таки можно мои отвлеченные академические занятия наукой присобачить к
сегодняшней рыночной экономике.
Он тоже замолчал, словно ожидая моей реакции, а я замер в
мучительном ожидании, все еще не веря в чудесный шанс, в избавление свыше, в
этого deus ex machina. Все-таки моя дисциплина чуть ли не единственная на
свете, что ну никак не прикладная. Сейчас все прикладное, даже
ученые-пауковеды, что всю жизнь занимались исследованием задней лапы
паука-охотника и писали на эту тему толстые диссертации, начинают в духе
времени доказывать, что их исследования применимы для развития бионики, для
внедрения новых технологий, основанных на двигательных сокращениях лапы, потому
что паук прыгает, оказывается, не силой мышц, а мгновенным повышением кровяного
давления в лапах, что нашим машинам позволило бы перепрыгивать сорокаэтажные
дома.
Но я не могу придумать даже такое, моя дисциплина абсолютно
академична, я уж и не представляю, как эти толстосумы намереваются приспособить
мои знания. Разве что дадут лопату и пошлют копать от забора и до обеда, но и
для этого проще нанять мигрантов… Впрочем, как известно, интеллигентный человек
даже канаву выкопает быстрее и лучше, чем стандартный работяга, которому надо
успеть пару раз сбегать за водкой, двенадцать раз покурить и несколько раз
сходить в бытовку полапать кладовщицу Маньку.
Так что да, могут дать и лопату…
Он рассматривал меня очень внимательно, я чувствовал себя,
словно боярин под проницательным взором Ивана Грозного.
— На вас получены самые хорошие характеристики, —
заметил он, — но я предпочитаю старые испытанные методы. Бывает,
посмотришь на человека и сразу видишь, кто он и что, а все бумаги, которые
собрал и принес, — липа, хоть и настоящая. Да-да, бывает такое, дипломы и
награды настоящие, а все равно липовые.
Он помолчал, ожидая моей реакции, я спросил настороженно:
— Хорошие? Характеристики?
— Представьте себе.
— Господи, откуда?
Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке.
— У нас свои каналы.
Я сказал скромненько:
— Да сейчас почти все лауреаты — липовые. А те,
кто чего-то стоит, брезгливо сторонятся такой известности.
Он поинтересовался:
