Макгрегор коротко усмехнулся.
— Кольвиц, вы свободны.
Тот исчез, я облегченно вздохнул, остальные посмеивались,
еще раз поздравили меня с возвращением и удалились.
Макгрегор спросил:
— Ну как сам отдых?
— В задницу, — ответил я сварливо. — Я спал с
кинозвездой, но последние две ночи снилось, что совокупляюсь с Голубым Джином.
Вообще-то он во сне был Голубой Джиной. И сейчас у меня пальцы чешутся от жажды
пощупать клаву, словно это вот такие сиськи!
— Но отдых был необходим, — сказал он
полувопросительно.
Я отмахнулся.
— Да понял я, понял!.. Это чтоб у меня не возникали
мысли, что хорошо бы в отпуск. Да не было у меня таких мыслей, не было!
Он спокойно кивнул:
— Да, теперь уж точно не будет. Вы увидели самый
роскошный курорт в мире. И… заскучали.
— И что, — спросил я все еще раздраженно, —
что это значит, по-вашему?
Его губы дрогнули, я с изумлением увидел, что могущественный
шеф в самом деле улыбается. Это было так непривычно, как если бы улыбнулась
акула.
— Это многое значит, — ответил он с непонятным мне
подтекстом, — но пока скажу одно: вы работаете там, где должны.
Вульф и Штейн переглянулись, я с облегчением перевел дух.
— Спасибо, шеф.
— Тут почти все такие, — заметил он. Я удивленно
раскрыл рот, он засмеялся: — Что, думали, вы один такой уникальный?
— Нет, я думал, что урод, — ответил я.
— Почему?
— Не умею наслаждаться жизнью. Не умею ей радоваться!
Он покачал головой.
— А вы разве не радуетесь?
— Еще как! — вырвалось у меня. — Но только не
бабам. Бабы — это все-таки…
Я замолчал, подбирая слово, он сказал благожелательно:
— Просто. Это слишком просто. А вам уже требуется
что-то особенное. Люди простые, что тоже ищут что-то еще, уходят во всякие там
перверсии, те на том же этаже, а творческим людям доступны радости классом
выше… Что вы и доказали. Ладно, идете проверьте свой кабинет, ничего ли там не
сперли…
Я кивнул, Макгрегор повернулся, чтобы уйти, я сказал
просительно:
— У меня там одна мыслишка появилась…
Он оглянулся, в суровых глазах насмешка.
— Одна?
Вульф захохотал, но посмотрел на часы, затем на шефа. Штейн
показал мне взглядом, чтобы заканчивал, Макгрегор им самим нужен.
— Честно говоря, — продолжил я тоном ниже, —
их вагон и две тележки, я могу их все сразу…
— Упаси господи! — сказал Макгрегор с иронией.
— Тогда вот пока одна, — заговорил я
торопливо, — понимаю, почему с такой неприличной поспешностью приняли в
Европейский союз скопом, не глядя, целую кучу стран, что раньше были в орбите
Советского Союза!.. Ну зачем богатой и сытой Европе эти нищие Болгария, Польша,
Чехия, Словакия, Румыния и прибалтийские республики?..
Макгрегор усмехнулся.
— Говорят о расширении демократии.
— Говорят, — сказал я раздраженно. — Мы тоже
говорим одно, думаем другое, а делаем третье! Европой движет панический страх
перед исламом и нашествием негров из Африки, для нас это не секрет.
Размножаются в слаборазвитых, как мыши, так что скоро вся Европа повторит
судьбу Косова. Единственное спасение, да и то не спасение, а отсрочка
гибели — поскорее влить в Европу страны бывшего социализма, где негров нет
вообще… Как и мусульман почти нет.
Вульф и Штейн поглядывали на меня нетерпеливо и с
осуждением, как на нарушителя корпоративной этики. Я чувствовал себя как на
иголках, задерживаю шефа, но раз уж начал говорить — надо успеть закончить,
другого шанса повторять сначала не будет.
Макгрегор кивнул.
— Верное понимание ситуации. Юджин, вы хорошо видите
суть за красивыми лозунгами о демократии и политкорректности. Но все-таки вы
тревогу поднимаете зря.
— Я разве поднимаю?
Он усмехнулся шире.
— Намереваетесь, разве не так?
— Так, — признался я. — А разве не правда то,
что я сказал?
Вульф и Штейн уже смотрели на меня с любопытством, как на
говорящего пингвина. Макгрегор оглянулся на них, кивнул, мол, сейчас
освобожусь, повернулся ко мне.
— Правда, — сказал он ровным голосом. — Ну и
что?
— Как?.. Но я полагал… что наша организация… мне
казалось, что если мы в состоянии предотвращать войны, то что-то сделали бы и с
наплывом эмигрантов в Европу? Ведь это грозит…
Я запнулся еще и потому, что они все смотрят не только с
превеликим интересом, но и с иронией.
— Ну-ну, — спросил Макгрегор, — чем грозит?
— Остановкой прогресса, — выпалил я. — Дело в
том, что фундаментальные науки развивали только страны… ну, побоюсь сказать
насчет цвета кожи, а то пришьют расизм, но… с христианской ориентацией! А все
остальные страны, где ислам, буддизм или синтоизм, — либо копировали
готовое, либо в лучшем случае слегка модернизировали, видоизменяли,
совершенствовали. Сейчас эти страны обеспечивают массовость продукта, будь это
компьютеры или автомобили, но завтра…
Я снова запнулся, меня слушает, это хорошо, а Макгрегор
спросил уже без иронии:
— Что завтра?
— Завтра прогресс затормозится, а потом встанет, —
ответил я с трудом, с жутью понимая, что это произойдет даже раньше, чем я
думал. — Потому что Европа станет исламской. Вы же помните: арабы и
алгебру придумали, и науку вперед двинули, но как только туда пришел ислам, там
все замерло. То же самое будет и в Европе.
Все трое переглянулись, Штейн проговорил задумчиво:
— А парень не дурак. Видит и те течения, что в самой
глубине.
Макгрегор чуть улыбнулся.
— Это Кронберг не совсем дурак. Выловил его в какой-то
дыре.
Я чувствовал на себе их доброжелательные взгляды, даже
промолчал, что Москва не совсем уж и дыра, это их Нью-Йорк — дыра,
Макгрегор продолжил тепло:
— Вы хорошо все видите, Юджин. Но забудьте про эту
проблему.
Я переспросил:
— Забыть? Вы хотите сказать, что кто-то уже над ней
работает?
Они переглянулись снова, Макгрегор покачал головой.
— Не стану вам врать, Юджин. Никто не работает. Но все
равно не занимайтесь ею.
— У меня есть некоторые идеи, — сказал я
торопливо. — Пара таких, что сразу даст взрывной эффект!..
Он произнес тем же теплым голосом, но в нем проскользнула
властная нотка:
