Кронберг проговорил неспешно:
— Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, наш
юный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.
Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае я
бы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но если
правильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто и
очень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластической
хирургией на глазок возраст не определишь, так что я в самом деле еще
желторотый…
…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень,
пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.
Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я видел
сомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:
— Мы — старые волки, все повидали. А Юджин —
молод, в нем еще много идеализма.
— Он ученый, — напомнил Макгрегор.
— И очень трезвый ученый, — добавил Штейн. —
Ты сам говорил о выводах!
— Говорил, — согласился Кронберг, — но это
абстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое — о
наших современниках.
Гадес подумал, сказал медленно:
— Мой голос — за.
Штейн сказал немедленно:
— Я уже сказал — за.
Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:
— Я — за. Поздравляю, Юджин!
Я спросил осторожно:
— С чем?
Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:
— С последним апом.
— Ого, — вырвалось у меня. — Как это…
последним?
— Потому что последним, — сказал Макгрегор,
улыбаясь.
— В самом деле, — заверил Кронберг. — Это
немало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Я
имею в виду, тайн в нашей организации.
Макгрегор сказал лениво:
— Ну что ты, Эдуард… Это значит, что для него не
останется тайн практически нигде. Правда, вряд ли его заинтересует такая
ерунда, как тайны Пентагона, Кремля или лондонских секретных служб. Мелочь,
суета, копошащиеся в мусоре муравьи…
Я сидел, не двигаясь, вытянулся так, будто стою навытяжку.
Сердце раздулось, как испуганный еж, колотится часто-часто, а в черепе мечется
всполошенная мысль: неужели я добрался до вершины? Конечно, я не стану им
равным, но если получу высшую степень допуска, то я в самом деле на вершине…
вершине доверия!
Кронберг вперил в меня пристальный взгляд.
— Вам осталось узнать сущий пустяк, Юджин. Я все сказал
про нашу организацию. Но это, собственно, больше методы. А вот цель…
Макгрегор, Штейн и Гадес молчали, улыбались, но я чувствовал,
как в комнате сгущаются тучи, а воздух пронизан электричеством. Кронберг
посмотрел на меня пытливо.
— Юджин, я в ваших работах уловил здоровую
нотку, — сказал он. — И абсолютное отсутствие политкорректности.
— Я же занимался наукой, — осторожно сказал я, —
а не политикой.
Кронберг обернулся к остальным.
— Видите? Политиканы могут придумывать любые трюки,
чтобы понравиться избирателям, легко скажут, если надо, что дважды два
равняется пяти или двадцати, а то и вовсе стеариновой свече, но в науке такие
трюки не проходят. Там дважды два всегда равняется четырем, а умный человек
всегда ценится выше укуренного алкоголика, что бы там ни говорили «зеленые»,
правозащитники, моралисты и прочие-прочие, кого мы вытянули на верх
благосостояния и где они могут высасывать из пальца задней ноги идеи всеобщего
равенства.
Макгрегор кивнул, взглянул на меня коротко.
— Юджин, вам пора несколько сдвинуть приоритеты
предпочтений, — заявил он. — До этого времени вы просто безболезненно
гасили конфликты, как и абсолютное большинство наших работников, но сейчас вы
на том уровне, когда возможно более точное… можно сказать, хирургическое
вмешательство.
— Слушаю вас, — ответил я напряженно. —
Слушаю очень внимательно.
— Нам кажется, что темпы разработок приоритетных
направлений начинают спадать… Вы очень хорошо поработали, сместив вектор
интереса простых людей в нудизм, зоофилию и прочие радости простого человека.
Да, это резко уменьшило количество демонстраций протеста, забастовок и
столкновений, но…
Он развел руками, лицо стало несчастным. Я сказал осторожно:
— Позволено ли мне будет узнать…
Он отмахнулся.
— Конечно, позволено. Вам теперь позволено все. А нужно
как-то переориентировать население… нет-нет, отрывать от развлечений нельзя!..
но все же как-то побудить больше вкладывать деньги в развитие новых технологий.
Предпочтительно биотехнологий, а также нано- и вычислительной техники.
Макгрегор вставил:
— По данным наших аналитиков, в следующем году будут
охотнее всего покупать акции компаний горнолыжных курортов,
нефтеперерабатывающих комплексов, рыболовной, а также, естественно, газовой. На
втором месте акции массмедиа, бумажной промышленности… Короче говоря, акции
высоких технологий в этом году упали с третьего места по росту инвестиций на
пятое, а в следующем сдвинутся на седьмое-восьмое.
— А этого очень бы не хотелось, — сказал Кронберг
хмуро.
— И мне, — сказал я искренне. — Простите…
Он отмахнулся.
— Вы совершено правы, не извиняйтесь. Что толку от
быстрейшего развития горнолыжных курортов, если у вас через год-два начнут
скрипеть суставы, а старческие немощи проявляться все нагляднее?.. И тут уж
неважно, есть у вас миллионы или нет.
— Я запомню это, — сказал я пылко, — как
приоритетное задание!
— Спасибо, Юджин, — сказал Кронберг, чем меня
удивил настолько, что я встревожился. Небожители только отдают приказы, но не
снисходят до спасибостей. — Да, это самое приоритетное.
Макгрегор, допивая шампанское, обронил лениво:
— Слава богу, уже даже церковь пришла к мнению, что
жизнь неизлечимо больных людей поддерживать не следует. Если раньше двадцать
медиков высшей квалификации из года в год были заняты только тем, что
поддерживали жизнь безнадежного паралитика, — это та дурость, принятая
нашими дедами, за которую расплачиваемся мы, внуки.
Кронберг поморщившись, торопливо уточнил:
— Юджин, делайте поправку на простых паралитиков и…
ценных. Вы понимаете, что мы сделаем все, чтобы поддерживать жизнь крупного
ученого! Но поддерживать жизнь вечно пьяного слесаря, что и трезвым никогда не
был, пользы обществу от него никакого…
Я кивнул.
— Понимаю.
Он добавил:
— Вот потому сейчас нам удалось продавить закон о праве
на добровольную смерть, а завтра…
