Он умолк, но Макгрегор, усмехнувшись, сказал желчно:
— Завтра ужесточим. Или, вернее, сузим рамки
жизнеспособности. Всех прочих начнем отбраковывать.
Штейн поморщился.
— Ладно-ладно, не спешите. Я буду голосовать против.
Жизнь человека пока что священна. Как нормального, так и быдла…
Кронберг сказал с укором:
— Ну что ты все «быдло» и «быдло»? Все-таки мы ученые и
политики, а не польские паны времен Речи Посполитой. Замени…
Гадес сказал ехидно:
— Что, плохому танцору политкорректность мешает?
— Не политкорректность… Не хочу быть похожим на
туповатого помещика.
Гадес сказал вдруг:
— А давайте назовем простой народ недосингами! Если
мы — сингуляры, то они — недосингуляры. Но это длинно, а проще будет
«недосинги». И достаточно понятно.
— Кому? — спросил Штейн саркастически.
— Нам, посвященным. А остальные пусть идут лесом.
Штейн поморщился.
— Слово какое-то… корявое.
— Консерватор, — сказал Гадес обвиняюще. —
Все новое кажется сперва корявым!
Глава 10
Кронберг торопил созданные под нашим покровительством
научно-исследовательские институты, чтобы начинали работу над переносом
«эффекта жемчужницы» на человека. Для этого пришлось создать еще пару научных
центров под прикрытием. Опыты над человеком ставить низзя, зато сейчас две
большие группы ученых работают наперегонки, победителю обещаны не только
гранты, но и, как говорится, все-все, что пожелаете.
Я быстро выяснил, что жемчужница не только сама живет
бесконечно долго, но и делится своим умением с другими. К примеру, лосось
всегда умирает после нереста, но если на нем паразитирует жемчужница, она
впрыскивает в его организм некое вещество, лосось снова бодр и весел, о смерти
не думает, живет себе и живет, вместо одного раза, как остальные, он нерестится
каждую осень. И при пятом-шестом нересте молод так же, как и при первом!
Курировать работы над жемчужницей с лососем взялись Кольвиц
с Бернсом, выяснив, что гормональные и прочие сдвиги при старении людей и
лососей совпадают до сотых процента. Оба обещали быстрые и сенсационные
результаты, и вскоре я узнал, что их статус повысился до А, а кабинеты
переместились на два этажа вверх.
Сегодня Кронберг и Макгрегор шли через зал, оживленно
беседуя, вдруг Кронберг поймал меня взглядом, что-то сказал Макгрегору, тот
посмотрел на меня и засмеялся.
Я демонстративно проверил, застегнута ли ширинка. Макгрегор
сказал весело:
— Кронберг уверен, что вы не любите негров! Это правда?
— Негров? — удивился я. — Да при чем тут
негры?
— Ну, — сказал он, — а как вы оцениваете
людей?
Я развел руками.
— По их работе. По интеллекту. По вкладу в прогресс.
Кронберг улыбнулся, похлопал меня по плечу.
— Видите, Макгрегор? Не удалась ваша провокация. Ум
везде одинаков! У умных людей общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на
различие наций, одежд, языка, религий, даже взгляда на жизнь. Потому наша
организация абсолютно интернациональна. Мы даже не знаем, кто из работающих в
ней какой нации, веры или прочей допотопной дури.
Макгрегор добавил:
— Да никого это и не интересует, если честно.
— И Юджин, — сказал Кронберг с улыбкой, —
конечно же, понимает, почему так.
Я зябко передернул плечами.
— Да, конечно. Когда Ноев ковчег отчалит, на его борту
будут люди одной нации… в нашем понимании нации. В сингулярности исчезнут
расовые различия уже потому, что не будет… бр-р-р, выговорить страшно!.. даже
наших привычных тел.
Они измерили меня внимательными взглядами, словно взвешивали,
насколько искренне я готов расстаться со своим мускулистым наколлагененным
телом, Макгрегор сделал движение идти дальше, но Кронберг сказал мне спокойно:
— Теперь вы понимаете, почему не бьем тревогу, что
население Индии, Китая и прочих слаборазвитых стран увеличивается с пугающей
непосвященных скоростью?.. Пусть, нам нужны рабочие. Рабочие, техники,
инженеры. Даже конструкторы. Чем их больше, тем шире основание пирамиды. Все
равно фундаментальные науки развивают только в США и двух-трех институтах Европы.
А для них и не требуется много… гм… населения в стране.
— Это потому что…
Я не договорил, горло сжали невидимые пальцы. Кронберг
кивнул.
— Не бойтесь произносить такие слова вслух, —
сказал он спокойно. — Конечно, в нашем кругу. Это потому, что мы не
возьмем в сингулярность всю эту огромную кишащую массу. Взять их — это
преступление. Не перед ними, конечно. Перед будущим. Которое определяем мы!
Они ушли, а я с облегчением выпустил воздух из груди. Черт,
я же не раз слышал в нашей организации «…этих возьмем в сингулярность», «этих
не возьмем», но воспринимал это как «…мы идем к победе коммунизма» или «мы
повысим в следующем году вэвэпэ страны», то есть как нечто общее, а
оказывается, что все говорилось буквально!
Я чувствовал озноб в теле и непривычную робость, а чтобы
оробеть мне, тихому в манерах, но вообще-то наглому внутри, это надо издохнуть
не одному стаду мамонтов. Итак, мы в самом деле планируем одни категории
населения взять в сингулярность, других — оставить.
Вот именно эта операция и называется «Ноев ковчег». А мы
определяем, кто чистые, кто нечистые. И если Ной брал тех и других поровну, то
мы, по словам Кронберга, такой ошибки не повторим.
Я зажмурился, ударил себя кулаком в бок. Черт, я бы
предпочел решать задачи любой сложности, скажем, по обузданию разбушевавшейся
толпы, чем влезать в морально-этические проблемы. Мне даже про эвтаназию
слушать не хочется, хотя умом я и понимаю доводы о ее целесообразности. Но то
умом…
Большой минус большинства работ в том, что новооткрытые
истины излагаются таким тяжелым и сложным для простого человека языком, что
делают эти истины ему совершенно недоступными. А для специалистов, кто сам
работает в близких областях, этот язык не кажется сложным, сами так излагают.
Ну, на простой народ нам наплевать, как я вижу, во всяком
случае, его мнение в расчет не берем, но усложненное объяснение мешает и тем
специалистам, которые хотели бы сохранить мозговую энергию на свои работы, а
результаты чужих исследований получать в более удобоваримой форме.
Я старательно просматривал эти научные труды с чертежами,
выкладками и формулами, пока не сумел изложить для себя и других, кому буду
втемяшивать, в достаточно простой и понятной форме: все существа на Земле
когда-то оказывались на грани гибели, и одни торопливо менялись в целях
выживания, другие дохли. Когда началось глобальное потепление и пересыхали
водоемы, одни рыбы дохли, другие научились дышать воздухом, а третьи
наловчились переползать из пересыхающих озер в более просторные. А потом и
вовсе — перебегать.
