— Ого, ступеньку? Это будет этаж!
— Пусть этаж, — согласился он. — Я с прежним
собой имею только общий паспорт. И ничего, доволен. В личине сингуляра я буду
совсем другим… но буду все еще я. Хоть и с другими возможностями и другими
взглядами. Но эти взгляды я изменю тоже, как уже менял их много раз.
Я сказал потрясенно:
— Так вот зачем вы поощряете эти глупости графоманов, в
которых описывается далекое будущее, где звездолеты похожи на громадные телеги!
И где на звездолетах перевозят звездную пехоту, звездных десантников и прочих
звездных, что на самом деле даже не завтрашнее будущее, а вчерашний день.
Он спокойно кивнул:
— Да, людям нужно дать уверенность в завтрашнем дне. И
даже в послезавтрашнем.
— Особенно, — пробормотал я, — в
послезавтрашнем. Люди должны думать, что все будет так же, только больше и
лучше.
Он посмотрел на меня с непонятным мне интересом.
— Хороший вы человек, Юджин, — сказал он
неожиданно. — Умный, быстрый, жесткий, деловой… И в то же время весь в
стереотипах. Но я понимаю, это потому, что некогда было остановиться и
подумать. Над работой думаете постоянно, а вот над тем, что такое хорошо, а что
такое плохо, — не задумывались с детства.
Я пробормотал:
— А что странного? Моральные стереотипы не меняются…
— Не менялись, — уточнил он. — Тысячи лет не
менялись. Но приходит новый мир… Как вы думаете, кто будет в числе первых
бессмертных? И сингуляров?
Вопрос чересчур прост, я чувствовал подвох, но ответил без
запинки:
— Те, у кого есть деньги. Олигархи, миллиардеры,
крупнейшие ученые, звезды…
Он кивнул, хотя мне показалось, что при слове «звезды»
иронически улыбнулся, мол, это еще посмотрим, кто из них войдет, а кто нет, но
вслух сказал:
— Хороший ответ. Без демагогии насчет равных
возможностей и прочей лабуды для простых. А теперь другой вопрос: а кто,
по-вашему, не будет допущен?
Я ответил также без запинки:
— Бомжи, рецидивисты, клинические идиоты…
Он снова кивнул, даже не дослушав:
— Хорошо. Теперь последний вопрос. Итак, вы твердо
знаете, кто стопроцентно получит физическое бессмертие и войдет в
сингулярность, и так же стопроцентно знаете, кто ни при каких обстоятельствах
не получит. Теперь скажите мне, на каком уровне пройдет грань, разделяющая
чистых и нечистых?
Он улыбнулся, словно Пилат, спросивший, что есть истина, и
так же, как он, удалился, не дожидаясь ответа.
Сегодня Кронберг вошел быстрый, шаг пружинистый, спортивный,
сейчас даже я засомневался, что ему за девяносто лет.
— Сингулярность ближе, — сказал он сдержанно, но
мы все услышали в его ровном голосе ликование, — ближе, чем
предполагали!.. Высокие технологии выжимают все мощности… Скорее бы. Когда
произойдет скачок, нам уже не страшна будет атомная бомба Кореи или Ирана! Даже
если они развяжут такую войну. Во-первых, сингуляры легко смогут передвигаться
в космосе, хоть внутри Солнечной системы, хоть во всей вселенной. Во-вторых,
любой сингуляр легко остановит любую атомную войну…
Он уперся обеими руками в столешницу, глаза горят внутренним
светом.
— Я поздравляю вас, — сказал он, — с новым
технологическим прорывом. К счастью для нас, все новые технологии —
чудовищно дорогая штука. Они не по карману ни Корее, ни Ирану, ни любой другой
стране, где все еще живут старыми взглядами. К счастью, судьба всего
человечества решится в течение пары часов… я не знаю способа, чтобы за это
время сделать высокие технологии доступными для стран всего мира. В смысле
достаточно дешевыми.
Я слушал, привычно кивал, сохраняя на лице выражение
крайнего почтения и заинтересованности. Притворяться не приходилось, я только
сейчас начал смутно соображать, что при таком сверхскачке, когда сегодня —
сегодняшняя технология, а завтра… уже не завтрашняя, а опередившая на тысячу
тысяч лет, и нет, даже не завтра, а сегодня к вечеру будет совсем другой мир…
Холод требовал зябко повести плечами, разгоняя застывшую от
страха кровь, но я сидел неподвижно и преданно смотрел в глаза Кронберга. Он
еще не сказал, но это я должен понять по дефолту: баланс сил изменится в мире
мгновенно. И, понятно, не только это…
Холод все-таки тряхнул меня так, что я лязгнул зубами.
Неужели все на самом деле так близко? Примерно такой же страх и обреченность я
чувствовал при потере работы в академии. А сейчас впереди не просто потеря
работы, но даже тела…
Макгрегор поднялся и встал рядом с Кронбергом.
— Мы выходим на финишную прямую, — произнес он
жестко. — Как уже сказано, сингулярность наступит даже раньше, чем
пророчили наши специалисты. Тем более нужно поддерживать иллюзию, что все в
будущем останется, как и сейчас, только богаче и лучше.
— А тем, кто все-таки поймет, что в сингулярность уйдем
сами?
Макгрегор ответил еще жестче:
— У нас есть и своя армия пропагандистов, но еще больше
на свете прекраснодушных идиотов, что сами тут же заплюют и затопчут этих
чересчур прозорливых. Их сразу надо объявить фашистами, мизантропами, сволочами
и патриотами…
Штейн спросил с неудовольствием:
— А патриотами… почему?
Макгрегор раздраженно отмахнулся.
— Да какая разница? Никто не обратит внимания. Слово
уже ругательное, пользуйтесь смело. Побольше пафоса: мол, как вы могли такое
сказать, что развитые интеллигентные люди…
— …это мы с вами? — уточнил Штейн.
— Это мы все здесь! — рыкнул Макгрегор, не
принимая шутки. — Так вот, развитые интеллигентные люди не могут по
определению быть такими человеконенавистниками! Мы свое отдадим, чтобы им можно
бывать вволю на футбольных матчах и срать в подъездах… нет, про срать не
говори, слишком, ну, а так вешайте лапши на уши простому человеку побольше,
льстите ему, говорите о духовных ценностях… Да-да, только часть недоумков
фанатеет от футбола, остальные тусуются на форумах куртуазной литературы,
обсуждают стихи и вообще литературу, обгаживая все новинки точно так, как чуть раньше
обгаживали стены подъездов. Для этих и формулировок не надо придумывать, а
подхватывать их же и повторять погромче!
Только к утру я понимаю, что провкалывал день, как галерный
раб. Потому что даже бабы не снятся, сплю без задних ног, а утром снова бросаюсь
в работу, как изголодавшийся к шведскому столу.
Но сегодня, едва провалился в сон, меня понесло по дороге,
странной и непонятной, а впереди вырисовывается Высокая Черная Стена, упершаяся
вершиной в небо. Тревожно и одиноко, со стеной связано нечто ужасное, но я иду
к ней… или она сама приближается, не пойму, сердце сжимается в жутком ощущении
неизбежности, неотвратимости.
