Стена ближе и ближе, я уже не перебираю ногами, остановился,
но меня несет, несет к ней. Внезапно некий голос с небес, охватывающий собой
Вселенную, говорит гулко, что это и есть сингулярность. Именно эта
непроницаемая и непреодолимая стена — будущее, о котором никому не дано
знать, даже богу…
Я застыл в ужасе, стена прямо передо мной, я ощутил, что
сейчас произойдет нечто ужасное, меня расплющит, и в самом деле вжало в эту
стену, я задержал дыхание, мое тело медленно исчезает, мясо сползло с костей,
кости измельчились и растаяли, но я каким-то образом прошел через стену, и
передо мной заблистал ослепительно радостный свет…
Сердце мое стучало, как у самого трусливого зайца, попавшего
в руки охотника, я откинул одеяло и зажмурился от бьющего прямо в глаза солнца:
вчера на ночь забыл прикрыть шторы.
Однако в теле холод пережитого страха и тягостное ощущение
амебы, которую рассматривают под микроскопом, пронзило, как жестким излучением.
А если вспомнить, что Вселенная, что родилась двенадцать миллиардов лет тому из
одного комочка, размером с атом, а то и мельче, если вспомнить, что Вселенная
растет, развивается, усложняется, в ней появляются новые тяжелые элементы,
новые типы звезд, галактик, пространственных струн… что, если движение
человечества к сингулярности — естественный процесс усложнения Вселенной и
обретения ею разума?
Ведь, если честно, то разве у нас, человеков, разум? Это все
инстинкты, только инстинкты. Все усложняющиеся, все более разветвленные, но то,
что называем разумом, обслуживает лишь то, что требуют инстинкты. Инстинкты
требуют жратвы в изобилии и совокупления при любой возможности, и вот
наконец-то жратва у нас уже из ушей лезет, все это благодаря
научно-техническому прогрессу и модифицированным семенам, а на пути к
тотальному совокуплению всем и со всеми убраны последние преграды: совокупляйся
и совокупляйся, запретов отныне нет, совокупляйся с противоположным полом, с
таким же, совокупляйся с животными, предметами, мастурбируй, а восхочется
чего-нить необычного — слетай на другую сторону планеты и посовокупляйся с
неграми или дикобразами, которые в нашей северной полосе не водятся. Все это
нам обеспечили усложненные инстинкты, которые мы гордо именуем разумом.
Но вот действительно мы в своем развитии подошли к… нет, это
Вселенная, развиваясь и усложняясь, подошла к тому, что у нее начинает
появляться разум. Только появляться. То есть так пугающая нас предстоящая
сингулярность — только питекантропность Вселенной. Сингулярность
человечества — первая искорка зарождающегося космического разума. Смешно
было бы полагать, что у Вселенной разум мог быть, скажем, биологическим!.. Или
пусть даже кремнийорганическим, что в тысячи тысяч раз мощнее и устойчивее
нашего, но все равно мизерно слаб для Вселенной. А вот сингулярность — да,
это прорыв, это обретение настоящего разума, пусть пока и слабенького…
Вернее, суперсингулярность. Одна Вселенная — один мозг.
Хотя, кто знает насчет мириад Вселенных…
Глава 12
Кабинет мой похож на компактный центр управления планетой
Земля. На отдельных экранах цветные карты с зонами нестабильности в экономике,
на других — этнические конфликты, на третьих — зоны неурожая, а есть
четвертые, пятые и шестые, где вспыхивают свои красные огоньки и грозят
разгореться в пламя, если не погасить немедленно.
Я все чаще чувствую себя не мыслителем, как тайно и
горделиво позиционирую, а заурядным диспетчером, бросающим на тушение пожаров и
конфликтов группы специалистов.
К концу дня на экране, что во всю стену, высветилось окошко,
приглушив, но не отключив, все остальные. Кронберг смотрит все так же
аристократично, но в его глазах я видел с тихой щенячьей радостью нечто иное.
Уже не взгляд с недосягаемой высоты.
— Уже вечер, — произнес он, — заканчивайте
работу, Юджин. Я понимаю вас, но теперь вы уже в высшей лиге! Если будете
влезать по старой привычке в работу своих подшефных, рискуете проглядеть важные
изменения в обществе.
В его негромком голосе я уловил предостережение. Холодок
прокатился по спине, я ответил торопливо и с нужной дрожью в голосе:
— Это было бы недопустимо! С нашей-то мощью… Мы должны
изменения не только видеть, но и предугадывать!
Он кисло улыбнулся.
— Жду вас.
Экран погас. Я некоторое время сидел с сильно бьющимся
сердцем, перебирал свои грехи, старался предугадать, чем вызвано его
приглашение в такой категорической форме.
Коридор выглядит залом, а дальше приемная, что кажется мне
целиком перенесенной из фильма о далеком технологическом будущем. Я прошел по
этому царству высоких цифровых и прочих чудес, удержал руку в момент, когда
хотел робко постучать, и отворил дверь.
Кронберг заканчивает разговор, я вижу, как шевелятся губы,
но слов не слышно, работает сверхчувствительная аппаратура, улавливая и
преобразовывая колебания в гортани.
В этой области остался последний ожидаемый шажок, подумал я
с трепетом. Сегодня еще надо шевелить губами, завтра будет достаточно четко
думать, чтобы импульсы мозга преобразовывались в слова.
Пока он говорил, я рассматривал его украдкой. Когда он
впервые позвонил мне, он уже был таким же престарелым аристократом: с седой
головой, натянутой пергаментной кожей, с прямой спиной. Это было, если не
ошибаюсь, пятнадцать лет тому. Он и сейчас выглядит молодо, если учитывать его
преклонный, с моей колокольни, возраст. Хотя, конечно, пятнадцать лет —
огромная разница для сорокалетнего, но когда тебе восемьдесят, то… гм…
девяностолетний, по-моему, выглядит примерно так же.
К тому же молодое лицо Кронберга и даже тело могут быть
заслугой ботоксов, глютаминовой кислоты, липосакции и всяких там подтяжек,
потому я обычно обращаю внимание, как такой моложавый господин двигается: легко
ли встает и садится, на сколько градусов поворачивает голову и на прочие
характерные для возраста мелочи.
Кронберг не только быстр и точен в движениях, но он у нас
чемпион и по главному признаку «нестарости» — работоспособности. Он в
состоянии пахать с утра до вечера, и перед сном его мозг почти все так же свеж,
как и утром. Это главное мерило молодости, а не детская кожа или даже
спортивная фигура: мужчины тоже прибегают к ботоксам и вставляют грудные и
прочие имплантаты.
Он кивнул, заканчивая с кем-то разговор, улыбнулся и
повернулся ко мне.
— Юджин, присаживайтесь. Простите, срочные звонки
всегда не вовремя. Привыкайте держаться более раскованно.
Он не отводил взгляда, пока я пересек кабинет и опустился по
жесту его руки в кресло. Думаю, морда у меня сейчас совсем не голливудская:
бессонная ночь и восемь чашек крепчайшего кофе за рабочий день — заметно
даже для моего молодого организма.
— Плохо спалось? — поинтересовался он. —
Работаете вы всегда каторжно…
— Плохо, — согласился я. — Вы мне дали новую
информацию, я всю ночь провел в поисках…
