Продолжаются восхождение светской веры и религиозная война за утопии. Мечта о коммунизме сменяется мечтой об утопии всеобщей, тотальной демократии, принадлежащей к тому же родовому корню натурализма и субъективизма, что и коммунизм.
Продолжается кризис научного мышления, которое само по себе не может обеспечить практического подхода к миру, к его целостности, воспроизводства, которое научная деятельность обеспечивает только в очищенных от всего лишнего экспериментальных условиях. Наука порождает лишь атомизированные предметы, механически объединенные в так называемую «научную картину мира». Именно из так называемого «научного мировоззрения» рождаются идеологии, утопии, светская вера, призванные компенсировать практическую несостоятельность науки в отношении мировой целостности и человека. В то же время сверхвласть, претензии на которую обслуживает научный подход, стремится именно к мировому господству.
Параллельно, со второй половины XX века, начинается торможение научного откровения, сокращение числа фундаментальных открытий. Рождается постиндустриальный миф, призванный объяснить и компенсировать торможение индустриальной революции хозяйства. Рождается гигантское несоответствие между экономикой как всей совокупностью монетизированных общественных отношений и собственно хозяйственной деятельностью. Деньги из инструмента управления хозяйством становятся одним из инструментов управления обществом, что порождает гигантские проблемы как в хозяйстве, так и в обществе.
Оформляется сверхвласть, основанная на социальном управлении людьми, идущая вне государства и помимо него. Субъект этой сверхвласти реализуется как сверхобщество. Для этого люди должны быть полностью деиндивидуализированы и лишены собственного сознания и поведения; за регулирование последних отвечают большие обобществленные системы деятельности (мыследеятельности). В частности, это означает, что вся предшествующая историческая работа классического государства по индивидуализации человека вплоть до появления личности (индивидуального мышления) должна быть отвергнута, а ее результаты уничтожены. Всеобщая демократия формально передает право участия во власти каждому – при условии, что каждый отдаст ей во власть свое сознание. Как любил говорить во времена нашей «суверенной демократии» В. Сурков, «слово силы сменяется силой слова».
Мы остаемся в эпицентре, на пересечении всех этих процессов. Русская судьба – быть носителем универсальной, мировой истории – полностью снимает необходимость каких-либо умствований на тему «кто мы, откуда и куда идем». Речь идет о историческом выживании при неумолимом ходе этих процессов.
Вследствие такого положения России в эпицентре истории оказалась и русская мысль. Перед глазами русских мыслителей уже после Победы в горячей фазе мировой войны оказалась историческая реализация марксизма; стала как необходимой, так и возможной рефлексия по поводу результатов этой реализации, которая также является самым масштабным научным экспериментом в истории. Его рефлексия – не только анализ практики конкретных социологических теорий, но и научного метода как такового. Русский постмарксизм развивался как постнаучный анализ организованного и искусственно направляемого исторического процесса. Работа шла на актуальном материале, где Германия здесь оказалась военным оппонентом России. Поэтому за русско-немецкой школой мысли в условиях заката англосаксонской философской мысли – будущее мировой философии.
Первым шагом новой русской философии (третьей русской философии после православной и собственно марксистской) стал анализ метода Маркса как способ преодоления самой марксистской абстракции. Метод восхождения от абстрактного к конкретному был открыт (на материале Маркса), а потом и реализован Зиновьевым в собственных логико-социологических исследованиях. Метод этот вел от политэкономии марксизма к эмпирической (логической) социологии сверхвласти и сверхобщества как конструированию гуманитарного знания из любых доступных действительностей, а не только политической и экономической.
Метод Зиновьева заключался в конструировании системы сложного знания об органическом целом. Важным его моментом было преодоление диалектики как логической утопии и рассмотрение противоречия как сложной логической ситуации, требующей развития системы конкретного знания и логических конструкций.
Маркс абстрагировал общество (и политику как жизнь общества) в экономической действительности. Экономика как первая абстракция представлялась верным первым шагом, поскольку промышленная революция, современная Марксу, действительно на какое-то время оформила и «вывернула через себя» весь исторический процесс. Однако экономическая абстракция общества (политики, истории) сама по себе не могла и не может выявить ведущей роли научного мышления в истории Нового времени, хотя и постоянно твердит о ней. Роль науки у Маркса заслонена капиталом.
Экономическое как абстрагированное представление отказывает в собственной сущности самому явлению власти, в то время как именно власть является глубинным общественным отношением. Отсутствие сущностного представления о власти (а значит, и о социуме) в учении Маркса не позволяет понять современный капитализм в условиях кризиса промышленной экономики (который идеологи называют постиндустриальным обществом), кризиса научного мышления.
Власть у Маркса – всего лишь функция классовой борьбы. Классы растут из промышленного базиса, но вот почему один правит, а другой подчиняется? Этого нельзя понять, не понимая роли субъекта научного мышления, о которой мы говорили выше. Без преодоления идеологии научного мышления (претензии научного мышления на всеобщность) нельзя преодолеть кризис.
Русская философия после войны занималась непосредственно этой задачей. Оставим пока в стороне первую русскую философию, которая в начале XX века отрефлектировала идентичность русской культуры и русской цивилизации. Эта работа была прервана в силу тотальной рецепции западных культурно-цивилизационных претензий на восхождение светской веры, рецепции западного кризиса веры во всей его исторической глубине. Сегодня эта работа может и должна быть продолжена.
Второй русской философией был марксизм – со всем своим немецко-англо-французским философским контекстом. Но работу по рефлексии науки осуществляла третья русская философия, начало которой было положено еще в начале XX века, до 1917-го, в работах русских неокантианцев, в частности Г. Шпета.
Третья русская философия – это Московский логический кружок (1950-е), а также выросший из него впоследствии Московский методологический кружок. А. Зиновьев, первая фигура третьей русской философии, проанализировал марксистский метод восхождения от абстрактного к конкретному, который впоследствии стал рассматриваться как метод синтеза знаний, а также эксплицировал логические конструкции действительного научного мышления. Это позволило Зиновьеву выйти за пределы «политэкономии» как частного комплексного знания и построить объект, частными «проекциями» которого являются как политическое, так и экономическое представления о социальной организации. Отсюда – «логическая социология» (авторское название) А. Зиновьева, начавшаяся еще, по русской культурной традиции, с литературного изложения, «социологических романов», принесших ему мировую славу.
