– провозглашение науки высшей мерой истины, что при релятивизме научного знания ведет в конечном счете к тотальному и радикальному нигилизму «ценностей», к полному отказу от идеала истины.
Таковы постулаты Нового времени, единые для коммунизма и капитализма как идеологических систем. Еще Джонатан Свифт высмеивал способность европейцев устроить полномасштабную войну между собой из-за представления о том, с какого конца надо разбивать куриное яйцо. Дело вовсе не в некоей онтологической несовместимости идеологий коммунизма и капитализма. У идеологии вообще нет онтологической привязки. Поэтому СССР строил государственный капитализм (в чем его уличали троцкисты и маоисты), управляя социумом с помощью коммунистической религиозной догматики, а Западная Европа прикрывала капиталистическими идеологическими формулами догоняющее СССР строительство евросоциализма. Свой обширный иждивенческий класс вынуждены были создать и США.
Различия капитализма и коммунизма как систем идеологического управления определены, прежде всего, культурно-историческими особенностями социумов, занимающих соответствующие территории. Идеология должна быть адаптирована к традиции и культуре, если управляющий хочет, чтобы идеологические формулы «сели» на сознание управляемых. Однако определяющим для самоликвидации советской системы идеологического управления стало не только сходство (и даже тождество) основной формулы о потребностях с формулой «вражеской идеологии», что привело к потере определенности «идеологического врага», но и само устройство, метод идеологического управления.
Собственно, СССР и не построил полноценного метода и системы идеологического управления социумом.
Карл Мангейм, вводя современное техническое понятие идеологии как социального знания правящего класса (то есть мировой сверхвласти, социального носителя власти как таковой, а не сословия конкретного государства), определил как главное качество идеологии ее двойную структуру.
Идеология состоит из собственно идеологии в узком смысле (формул для правящих) и утопии (формул для управляемых). Внутреннее идеологическое ядро формулы для правящего класса недоступно, закрыто для управляемых. Им это знать нельзя, не нужно, вредно. С одной стороны, ядерные идеологические формулы для правящих, управляющих хранятся в тайне. С другой стороны, они управляемым просто непонятны и неинтересны, выражены на чужом языке. Ведь в этих формулах главное – не провозглашение, не декларация, а факт реализации в деятельности. А вот утопия – другое дело. Она подчиняемому классу нравится. Она ему близка и понятна. Она декларирует несбыточные для подавляющего большинства надежды и описывает общество, которого нет и не будет.
Этим двойным устройством идеология (структура идеологического управления) отличается от метафизики классического государства Платона – Гоббса, которая едина для всех его обитателей, открыта для всех, ясна, общепонятна и, значит, публична. Понятие публичности к идеологическому правлению-управлению неприменимо. Идеологическое управление имитирует публичность, тем самым разрушая ее. Маскировка и сокрытие идеологического ядра за утопией и есть основной прием идеологического управления в обход всякой публичности, всякой метафизики, всякой действительности, всякой онтологии, всякой нормы, всякой истины, всякого государства.
Религия демократии является светской верой, заместившей традиционную религию западного социума вполне искусственным и планомерным образом. Наука была превращена в «противоядие» против любой веры в Бога именно идеологами, сторонниками Просвещения. Но наука не может сама стать религией вместо веры в Бога. Так что явление светской веры неизбежно для Нового времени. Однако светская вера в демократию – это не настоящая религия. Правящие группы демократического общества сами ее не исповедуют. Идеологическое ядро к утопии демократии не имеет никакого отношения.
Демократия как светская вера – это управляемый религиозный суррогат, исполняющий исключительно функцию утопии в западной (американской) идеологической структуре. Правящие группы знают, что голосование не порождает само по себе связи представительства. Оно есть лишь отказ от личного участия во власти в пользу избираемых, и не более того. Но избирающие думают, что выбирают тех, кто обязан защищать их интересы именно в силу самого акта избрания. Вера в демократию не требует формального отказа ни от традиционных религий, ни от принадлежности к той или иной секте.
Мы же провозгласили в рамках политического проекта СССР светскую веру в коммунизм как полноценную универсальную религию, приходящую на смену традиционной религии (в нашем случае – православия) именно в функциональном качестве последней, в качестве полноценной религиозной ортодоксии, метафизики, истины. Но использовалась эта религия в деятельности идеологического управления. Неудивительно, что русский коммунизм этого не выдержал. У него не оказалось внутреннего собственно идеологического ядра. Русский коммунизм был «честной» системой религиозных догм светской веры, неизменных и самотождественных к тому, кто эти взгляды высказывал и исповедовал – управляющие или управляемые. В этом идеологическая «слабость» русского коммунизма. Мы предложили всему миру поверить в коммунизм на самом деле – и это заранее и сразу стратегически ограничило сферу коммунистической сверхвласти и ее продолжительность. При этом главным аргументом коммунизма, в конце концов, все равно стало обещание удовлетворить произвольно растущие потребности при жизни одного поколения. Ведь настоящая религия ничего не предлагает и не может предлагать своим адептам взамен на веру в качестве материального вознаграждения.
После войны, а точнее, после смерти Сталина русская коммунистическая ортодоксия превратилась в утопическую конструкцию, которую правящая группа уже не рассматривала в качестве собственных взглядов. Противоречивость фигуры Хрущева в том и состоит, что при заявленной попытке реанимировать коммунистическую веру во всей ее метафизической полноте, на деле КПСС и вся советская интеллигенция строила собственно миф, утопию. Примером может служить великолепное творчество братьев Стругацких, в котором есть и создание мифа, и его последующая рефлексия.
При этом ошибочная (и это ошибка марксизма) идеологизация экономического порядка не дала – и не могла дать – никакого идеологического ядра носителям власти. Социализм ошибочно отождествлялся КПСС не с типом государства и структурой распределения власти (когда «все за всех», по выражению Шпенглера), не с преодолением исторического кризиса государства, вызванного войной с государством субъекта научного знания, не с постановкой научного знания на службу государству.
Социализм понимался как экономический порядок. Такой социализм не имел и не мог иметь необходимого идеологического содержания. Ведь экономика и хозяйство в СССР были такими же капиталистическими, как и в США, то есть основанными на концентрации деятельности, использовании научного знания, росте потребления, денежном обороте, военных расходах. Действительная (и существенная) разница экономических укладов СССР и США не имеет никакого идеологического значения для оппозиции их систем идеологического управления. Наша правящая верхушка потянулась к идеологическому ядру собственного противника по прихоти сверхвласти. В результате ее конец стал неизбежен.
