Мы уже в достаточной степени осознали необходимость и, скажем прагматично, стоимость государства. В неизбежности исторического исчезновения которого нас пытались (и все еще пытаются) убедить уже не марксисты-коммунисты, а их злейшие враги – неолибералы и сторонники всеобщей управляемой демократии.
Нет государства – нет не то чтобы приемлемой жизни, наступает просто доисторический хаос. И расхлебывать последствия крушения государства приходится нескольким поколениям.
Однако то, чего мы пока ясно не понимаем, так это какое именно, какого типа государство нам необходимо, какое возможно и какое государство у нас быть должно. Следующая ловушка для нашего исторического самоопределения установлена уже на этом уровне.
Вот есть соблазнительное предложение: а давайте-ка уничтожим весь старый мир до основания, а затем… Затем все построим по правильным, системным, то есть антиисторическим, проектным чертежам. Как будто мы знаем научно достоверные и обоснованные законы общественных процессов, верные для любого места и времени, подобно законам физики. Заманчиво! Для такой затеи не нужно и даже вредно любое воспроизводство того, что имело место ранее, любая преемственность, любая традиция, любая историчность, любая культура.
Именно так нам сегодня предлагается построить либерально-демократическую Россию, которой никогда раньше не было. Самое удивительное, что мы уже так делали в своей истории. Заявка на создание СССР, новой России была оформлена строго по тем же правилам. Правда, уже очень скоро – с началом сталинизма как практики государственного строительства – выяснилось, что даже весьма и весьма социально, промышленно, политически, культурно модернизированная Россия не может не быть продолжением исторической России.
Воспроизвести придется куда больше, чем реально создать что-то новое. Великая Отечественная война вернула в народный оборот дореволюционные армейские традиции и церковную жизнь. Неважно, сколько потом было еще попыток вернуться к построению радикально нового коммунистического будущего. Если бы мы осознавали, сколь ограничен в действительности реальный объем жизнеспособных исторических инноваций, то, может быть, смогли бы сохранить многие из них.
Смешно говорить о новой России, якобы существующей только с 1991 года, под петровским еще триколором и двуглавым орлом Ивана Грозного. Понимание неизбежной историчности нашего государства постепенно начинает формироваться в нашем общественном сознании и проникать в различные сферы практики, хотя и с большим запозданием. Сегодня в область исторически воспроизводимого попадает уже не только опыт дореволюционной Российской империи, но и грандиозный исторический опыт Советского Союза.
Вторая ловушка для адекватного, то есть конкурентоспособного и сообразного мировой практике выживания больших народов, исторического самоопределения установлена уже на том участке пути, где историзм государственной практики становится признаваемым началом. Суть очередного заманчивого предложения выражается следующим образом.
Давайте считать нашим историческим государством так называемое национальное государство. А что? Разве Россия – не государство русских? Разве не этим определяется ее историческая сущность? А если это не всегда так было, то разве не должно так быть в будущем? Вот и государства Европы все как одно – национальные. А как отступают от этого принципа – так и проблемы у них начинаются с мультикультурализмом и мигрантами.
В ставшей уже классической работе Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» автор обоснованно и доходчиво показывает, что все так называемые национальные общности и скрепляющие их националистические идеологии (требующие предоставить национальности собственное государство) не имеют никакого естественно-исторического происхождения, а представляют собой сиюминутные по историческим меркам конструкции общественного воображения.
Иными словами, не только латыши и украинцы не в курсе, что их совсем не так давно придумал кто-то для вполне определенного технического употребления. Скажем, сегодняшние французы или немцы. Для ясности надо просто вспомнить, что когда было создано единое французское государство (в XVII веке, от Ришелье до Мазарини), то национальностями в нем являлись многие народы, сильно отличавшиеся друг от друга, и никому из этих народов в отдельности не принадлежала (и уже не могла принадлежать) государственная власть. То же касается и германских народов (в XIX уже веке). В загерманском пространстве конкурировали два имперских государства: Пруссия и Австрия.
Немцам националистическое воображение подарил Гитлер. Что из этого вышло – известно. Заметим, что сегодня наделение народной общности националистическим сознанием (а цель лозунга о национальном государстве только в этом) на практике приводит к утрате суверенитета и включению внешнего управления, к дроблению и уничтожению реальных исторических государств.
Заметим, что русская политическая культура всегда была основана на политическом интернационализме – как в царской России, так и в советской. Иначе и не могло быть – такова основа исторической русской государственности. Русские – это не славяне. Все народы России политически русские. Отказ украинцев быть русскими имеет чисто политическую природу и смысл. Ничего естественного, исторического и культурного в этом отказе нет, и этнического тоже.
Основные народные общности, которые претендуют на суверенитет и выживание в современном мире, основаны на культуре политического интернационализма. Это США и Китай (в котором есть множество народов и языков, среди которых нет, на самом деле, никакого общего китайского, кроме официального). Конкуренция с ними делает невозможным наш откат к карликовой «национальной государственности», в которой нет ничего ни действительно национального, ни действительно государственного.
Политическим интернационализмом является и новый европеизм, фундирующий политический проект Европейского союза, просто нужно понимать, что сама создаваемая таким образом интернациональная общность должна срастись с американским интернационалом. Французский или, скажем, немецкий суверенитеты были бы возможны, если бы сами не деградировали в соответствующие национализмы, а нашли бы в себе силы быть государствами интернациональной народной основы с доминирующей политической культурой. Но именно последнее – отказ от политической культурной доминанты, «терпимость», «мультикультурализм», призванные не интегрировать новые этнические группы в интернациональную политическую культуру, а вызвать прилив «национального чувства» у самого субъекта, провозглашающего «терпимость» и «мультикультурализм», – именно этот подход ведет в итоге в националистическую реакцию.
Смерти подобно для России впервые в своей истории попытаться стать национальным государством, «Россией для русских». Ни к чему, кроме распада на десятки этих самых национальных государств, подобное самоопределение не приведет. Чего нам усиленно и желают. Для чего импортируют демократию. Для чего всячески пытаются поставить исламский вопрос.
Россия может воспроизводиться и конкурировать (бороться) за свое выживание только как историческое государство политического интернационализма в рамках доминантной исторической русской культуры.
