Когда же речь идет о кризисе, о войне, мы должны научиться у римлян политическому искусству всенародно назначать диктаторов, которые уходят сами, но после того, как сделают свою работу. И ни днем раньше. Хотя их и просят остаться. Или мы уже умеем?
6.7. Война за рог изобилия
То, что мы находимся в военной ситуации (в современном понимании войны как комплексной и системной деятельности по уничтожению государства противника), подтверждается открытым принуждением Западной (то есть экономически развитой) Европы к «невыгодному» для нее поведению в отношении России, осуществляемым США.
Разумеется, такое принуждение не может быть основано только на давлении и требовании наконец-то «оплатить» годы защиты от советской и российской угрозы (неважно, действительной или мнимой). Должен быть и позитивный мотив. Он заключается в очевидном обещании – со стороны США и очевидном ожидании – со стороны развитой Западной Европы – получить компенсацию убытков и даже стратегическую прибыль при предстоящем ограблении и разделе бывшего российского пространства после ликвидации России. Тем более что один раз такое уже было сделано, есть опыт. Обыватель стран Европы, не очень западной и не очень развитой, распропагандирован до полной уверенности в том, что Россию «размажут» в течение года-двух. Собственно, место за тем же обеденным столом обещано и Украине, вот она и бодрится.
Поэтому не стоит рассчитывать на то, что мы о чем-то договоримся с европейцами – не о своей же собственной ликвидации нам договариваться. Наши контрсанкции осмыслены только как действия в военной логике.
Военная ситуация является эффективным стимулом к развитию, предполагающему как усиление власти, так и экономическое усиление, которые, впрочем, ничего не будут иметь общего с политэкономической пропагандой («для людей») нетрудовых доходов и необоснованного потребления, в поле которой мы сейчас находимся. Это пропаганда современного военного противника.
Есть и военная пропаганда противника не для нашего населения, а для наших «элит». Она вся вертится вокруг слов о неизбежном «мировом разделении труда», которое (и место в котором, а значит, и принятие такой системы) якобы полностью определяет степень нашего развития и его перспективы. Поэтому хорошо бы восстановить действительные политэкономические представления, позволяющие адекватно оценивать нашу ситуацию и глубину проблемы.
Подчеркнем, что речь идет именно о политэкономии, то есть о социальных эффектах экономической организации хозяйственной деятельности (и любой другой деятельности), о влиянии экономики на распределение власти и, наоборот, о социально-экономических целях власти, в том числе в отношении такой фундаментальной социальной структуры, обязывающей саму власть, как государство. Экономические теории как таковые имеют смысл только в рамках той или иной политэкономической (то есть системной) стратегии в качестве одного из ее частичных средств.
Традиционными факторами политэкономии являются финансы (то есть возможности знакового управления обменом), территория (то есть земля, недра и другие доступные природные ресурсы, организованные для использования, в том числе инфраструктуры) и человек.
Последним грозит проблема Мальтуса: на их размножение не хватает ресурсов, этих людей должны поедать кризисы, войны и болезни, это неизбежно, а значит, должно быть сознательно организовано, должно быть политикой.
Стоит обратить внимание на этот последний пункт – тут противоречие явно бросается в глаза. Ведь вся история развития экономики вела к освобождению человека от природных ограничений (в дотрудовой политэкономии природа – сама ведущий «экономический» фактор), а технологическое развитие ведет к отрицательной естественной демографии, численность населения приходится поддерживать уже искусственно, люди становятся очень дороги. То есть биологический механизм регулирования численности популяции сменяется деятельностным. И никакого Мальтуса, вопреки Дену Брауну и другим поклонникам великого первого эколога.
Проблема в том, что труд (и деятельность) устранять никто не собирается. Напротив, он продолжает развиваться. Он остается источником богатства и власти. Основанный на этом историческом факте пафос Маркса состоял в том, что труд обладает правом на справедливую долю в разделе продукта. Для понимания современной ситуации следует пойти дальше и сказать, что труд обладает правом на реальную долю во власти – так, как обладал таким правом воин Рима.
Конфликт труда и олигархии не за распределение продукта, а за власть ждет нас в динамике отношения США и Китая, но не только. Главная проблема олигархии (читай – США) осталась и углубилась: как контролировать труд, как применить власть к нему, а не попасть самой под его власть.
Впрочем, Маркс потребовал сделать шаг в нужном направлении – субъективировать труд (снять отчуждение, его языком). Из-за ограничений преимущественно экономического языка и понятий, использованных Марксом, вопрос о власти труда трактовался как упразднение частной собственности (то есть частной власти) и переход к диктатуре пролетариата (осталась идеей).
В качестве временной меры труд перемещен в слабые и бедные страны (государства). Но вопрос остался – как контролировать труд, теперь уже глобально, заведомо вне государства.
СССР был попыткой поставить вопрос о власти труда в практическом плане, однако попытка эта довольно быстро была свернута, заменена т. н. «народовластием». Ее действительная реализация не имела бы никакого отношения ни к троцкистской мировой революции (что было задавлено репрессиями), ни к строительству государственного капитализма (что было реально осуществлено и привело к финалу в 1991-м). В чем здесь действительная проблема, то есть проблема самоутверждения самого труда, а не власти над ним?
Тут нужно вернуться к исходному обещанию науки, а именно реальному созданию рога изобилия. Наука ставит своей целью изменение опыта, то есть развитие деятельности, воспроизводимой активности человека и ее результатов. Средством к этому становится деятельность со знаниями и при помощи знаний. Человек должен подчинить себя знанию, такова сущность знания. В конечном счете создается машина, производящая все, что нужно для всех.
Все ей не нужны – именно в силу ее эффективности, сути обещания. Те же, кто нужен – то есть те, кто работает, – ей подчинены гораздо сильнее, чем рабы – римлянину или крестьяне – феодалу. Попытка распределить трудовой статус на всех ведет к его фиктивности и к умалению прав тех, кто действительно работает. Даже если признать исключительность реального труда в смысле доли в продукте (что полностью исключает реально существовавшую советскую «уравниловку»), это не решает проблемы его статуса в отношении власти.
Труд – это затрата жизни, аналогичная военному делу. Отношения между людьми в сфере труда (их внутренняя иерархия) кардинально отличаются от отношений за ее пределами. Люди труда – это каста. Но ее политическая роль еще не сформирована.
Итак, реальная картина политэкономии рога изобилия такова:
– есть те, кто контролирует труд и рог изобилия; это власть, подчиняющая труд;
