И его увели.
А отца, как рассказывали, посадили вот за что. В начале войны был издан такой указ: за опоздание на работу – судить. И отец как-то сказал:
– Наконец-то за лодырей взялась советская власть!
Сам пунктуальный до педантичности, он не любил лентяев и прогульщиков. А многие опаздывали.
Следователь спрашивает:
– Значит, вы считаете, что наконец-то советская власть взялась за лодырей? Значит, раньше советская власть ничего не делала?..
То есть выходило, что отец критиковал советскую власть! Вот ведь как все было.
– Значит, вы контрреволюционер?!
Отца посадили в камеру, били. Выбили передние зубы. Требовали, чтобы подписал, что он контрреволюционер.
Его приговорили к десяти годам без права переписки. И нам еще очень повезло. Потому что маму не арестовали, и мы остались в городе. Просто случай помог. Дело в том, что в двадцать девятом году, когда мне было три года, у отца вроде был какой-то роман. Мама пошла и с ним развелась. Так, разведенные, они и жили всю жизнь. Ну, потом мама отошла, простила. А может, никакого романа и не было, не знаю. В те времена развестись было просто. Пришел в загс, заплатил три рубля, тебе печать поставили, и все.
Вот именно эта печать и спасла нас. Она вроде разведена, и мы к контрреволюции отношения не имеем.
В школе, 1940 год
Потом мы узнали, как было дело. Пару раз в месяц отец с приятелями играл в преферанс. Однажды в их компании один человек оказался, можно сказать, случайный. Для отца преферанс был редким отдыхом, отвлечением от дел. И вот как-то за игрой отец и выдал свою фразу про лодырей и советскую власть. А этот, случайный, и капнул. Доносы в ту пору были делом очень распростаненным. Мир ведь не без добрых людей…
Отца и двух его приятелей арестовали. Причем все их семьи сослали. Только нам повезло.
Отца осудили и сослали в Тайшет. Врачи были нужны, и ему дали возможность работать по специальности. Он же высококлассный хирург.
Ему было сорок семь лет. И, конечно, вся его жизнь пошла под откос.
Поначалу мы с мамой ничего о нем не знали. Потом через какое-то время правдами и неправдами удалось узнать, что он в Тайшете. Но ни писать, ни поехать туда было нельзя. Враг народа!..
В сорок пятом я пошел в армию. После окончания войны меня, как музыканта, направили служить в ансамбль песни и пляски. Я все-таки списался с отцом и получил разрешение к нему приехать. Он мне тогда все и рассказал.
Он встретил меня на вокзале. Мы обнимались с ним, целовались, смотрели друг на друга… Когда мы расстались, мне было пятнадцать, сейчас – двадцать. Я смотрел на него уже другими глазами.
Было лето. В каком-то бараке – квартирка. Он там жил. Мы были так рады друг другу!.. Все время говорили и говорили. И не могли наговориться. Так пролетело несколько дней моего отпуска.
Отец сказал:
– Тебе надо учиться.
– Конечно, буду учиться! – согласился я. – Вот отслужу…
Утром в день отъезда я встал и почувствовал, что не могу разогнуться. Страшная боль в животе… Отец пощупал и говорит:
– Это аппендицит. У меня здесь есть хороший доктор Смирнов из Ленинграда. Он тебе сделает операцию.
Такая традиция у врачей: своих детей не оперируют. Мало ли какой случай – себе простить не смогут.
Я говорю:
– Да ладно, пройдет! Будет второй приступ, тогда и прооперируюсь. У меня же билет на поезд, ехать пора.
Но отец сказал:
– Нет, надо сейчас!
Отвезли меня в больницу, положили на операционный стол. Где-то ходики тикают. Отец говорит:
– Минут через двадцать все будет готово.
Сделали местную анестезию. Чувствую, что-то горячее потекло по животу, врачи защелкали инструментами. Наверно, сосуды закрывают, думаю. Смотрю на лампочки и смутно вижу там свое отражение.
Операция затянулась. Прошло больше часа. Оказалось – перитонит, все прорвалось. Если б я уехал и все случилось в поезде – мне конец.
В первую ночь в больнице мне дали обезболивающее. Я видел сон, который до сих пор забыть не могу. Будто я лечу по какой-то трубе или тоннелю, и звучит музыка. Точнее – какой-то красивый аккорд. Впереди вижу какой-то просвет и там что-то красивое. Я вылетаю из тоннеля и вижу голубое-голубое небо. А внизу – зеленая трава. И я летаю над этим чудом. Стоит мне наклониться, и я лечу туда, куда хочу!..
Отец ночевал в больнице, около меня. Наверно, положение мое было опасным. В итоге я пролежал там две недели с дренажем в животе. Тогда ведь антибиотиков не было.
Там, в Тайшете, в конце войны отец женился. Он ведь не знал, что его когда-нибудь освободят… Его жена была очень интеллигентная, приятная женщина. Ее мужа расстреляли, сына оставили в Саратове, где они раньше жили. Ее сослали в Тайшет. Интересное совпадение: сына звали Юрий Сергеевич. А я ведь – Александр Сергеевич. И мы оба родились 10 марта 1926 года…
В ту пору ей было тридцать восемь, отцу – пятьдесят три.
Освободили отца в 1956 году. У меня есть справка из НКВД, что дело закрыто. Оттуда отец с женой уехал в Саратов. Позднее я бывал у него в Саратове несколько раз. Как-то и он приезжал в Москву. Но с матерью не виделся. И я маме не говорил, что он был в Москве. Мать его очень любила и сильно переживала. Наверное, хотела бы его увидеть. Я ведь после первой встречи с ним ей все рассказал…
А отец приезжал в Москву, когда мои фильмы и песни были уже популярными. Ему льстило, что его сын не стал каким-нибудь шарлатаном. Что не остался в ансамбле песни и пляски всю жизнь таскать аккордеон на горбу. И не играет для подвыпившей публики в ресторане…
Эх, математика, математика!.
После десятого класса я поступил в Новосибирский институт инженеров транспорта. Мне хотелось заниматься радиотехникой, поэтому выбрал технический вуз. В Новосибирске тогда не было института связи. Я думал в будущем перевестись в Москву или Ленинград.
Когда отца забрали, не стало денег. Мама тогда не работала, мне было пятнадцать лет, я учился. Дедушка еще. Бабушки уже не было в живых. Нам где-то дали землю, и мы сажали картошку. Я туда ездил на велосипеде – окучивать. Велосипед был военный, складной, его можно было легко в электричку взять, потом там разложить… Хлеб получали по карточкам. Мама продавала какие-то вещи из того, что у нас не забрали. Кстати, мама написала письмо в НКВД с просьбой вернуть мой фотоаппарат. К великому удивлению, его вернули. Но самое-то ценное забрали. То, что явно женское, оставили.
И вот она потихонечку все это продавала, продавала, продавала… На это мы и жили. Мама старалась кормить меня, чтобы я не голодал и нормально рос. Я еще тогда ничего не мог заработать. А может, мне просто в голову не приходило, как и где заработать… Время было неспокойное. И хулиганство было, и грабежи. Например, рассказывали: подъезжала к дому грузовая машина, за ставень завязывали трос, машина дергала, выламывала окно, и через него пролезали грабители. В общем, всякие случаи бывали…
